ОЛЕНЬ-ПРИЗРАКПешеходные прогулки по Сьерра-Неваде. 8/9/2001 Чернокожий в лесу – редкость
За эту фразу американский редактор мог бы меня уволить. Ритуалы политкорректности в практическом исполнении сложны. Они напоминают условия древней девчачьей игры: «Да и нет не говорить, белого и черного не покупать». Здешним журналистам приходится изобретать сложные лингвистические ужимки для того, чтоб поделиться простыми житейскими наблюдениями. Вроде того, что чернокожий в лесу – действительно редкость. А большинство людей с рюкзаками или без, прогуливающихся по дальним горным тропам Сьерра-Невады, – белые. Между тем, чтоб обратить на это внимание, вовсе не обязательно быть социологом или расистом. Разница между мультиэтничной сан-францисской толпой и сообществом бледнолицых сьерра-невадских «рюкзачников» – примерно та же, что между Никитским ботаническим садом и березовой рощей.
«People of colour» – политически корректное обозначение небелого населения, которое на русский логичней всего перевести некорректным «цветные», – так вот, небелые люди в Штатах все еще в большинстве своем люди небогатые, так что их вялый интерес к природным достопримечательностям можно было бы объяснить целиком по Адаму Смиту (или Карлу Марксу, если угодно). Немедленно вспомнится наблюдение в пользу этой версии: на озерах в предгорьях, куда ехать час-полтора, по выходным можно часто встретить многолюдные, многодетные мексиканские семьи, продолжительно пирующие за уставленными снедью столами. В четырех-пяти часах езды от побережья горы красивей, а озера чище, но добираться туда накладно: и потому, что в Калифорнии самый дорогой в Штатах бензин, и потому, что любая ночевка вне дома небесплатна, даже если это ночевка в палатке кемпинга. Простые удовольствия – преимущество богатых.
Все так, но вот только этот скучный и справедливый абзац никак не объясняет присутствия славян на дальних горных тропах. Здешние восточные славяне – это квалифицированная трудовая эмиграция. Инженеры, попросту говоря. Средний класс, рабочая лошадка, которая тянет на себе основное бремя налогов и до пенсии расплачивается за взятые в двадцать пять лет кредиты. В горы они привыкли ходить в студенчестве – и тратили на поездки стипендию, которой не хватило бы на обед в «Макдональдсе». Теперь (увы!) они обедают в «Макдональдсе», но никак не могут отказаться от «богатой» привычки ходить в горы.
Можно бы предположить, что любовь к прогулкам на свежем воздухе – это точка слияния славянской и англосаксонской души. Что это родовой инстинкт горожанина, то, что объединяет бывших европейцев. Что равнодушный шум природы наши уши согласно принимают за зов.
Но не только друг с другом, но и с природой мы говорим на разных языках. Разница в нашем отношении к природе – это частный случай нашей разницы в отношении к жизни. Об этой разнице, собственно, и пойдет речь.
Дивный новый мир
Восторг и страх. А, в общем, ничего особенного – так, субтропики. Трансатлантический перелет – и сокрушительная перемена масштабов. Ты приземлился на до невозможного увеличившийся бабушкин подоконник в Чеховском проулке. Все то, что росло там в кадках, в стареньких керамических горшочках, тут кустится просто так. Многометровые кактусы, непролазные заросли «денежного дерева» и фуксии, фикусы и традесканции, азалии-камелии-гардении. Некоторые из «бабушкиных цветочков» смертоносны: перед прогулкой по зарослям густо растущего по берегу океана ядовитого дуба лучше составить завещание в пользу автора данной статьи, а пронзительного запаха, льющегося из любимых местными садоводами «ангельских труб», можно напиться до судорог. Но восторг и страх – это крайности. Приезжий неизбежно привыкает к тому, что каллы – это местные дикорастущие цветы, и покупает в аптеке аэрозоль, защищающий от ожогов ядовитого плюща. Его отношения с природой переходят в практическую плоскость.
Как вырастить зеленую лужайку перед домом? Правильно, купить в магазине Home depot. Лужайка – это аккуратные куски свежего зеленого дерна, уложенные стопками на железной полке. Покупаешь, сколько надо, расстилаешь, поливаешь. Через какое-то время купленный «коврик» прирастает к земле. Самое интересное, что это трава не пачкается: сколько бы вы на ней не валялись – как будто траве сделали прививку от человека...
«Болезнь формы»
Их трудно не заметить, гуляя по расстеленной в один этаж Троещине американского пригорода. Деревья-шары, деревья-прямоугольники, деревья-спирали, деревья-цилиндры. Земля в Кремниевой долине дорогая. К дому стоимостью в полмиллиона обычно прилагается махонький клочок земли – даже лужайку разостлать негде. На этом клочке честный труженик пытается уместить свое представление о прекрасном. Он выращивает там поставленный «на попа» брикет из зеленых веток, столь совершенно остриженный, что об него, кажется, можно порезаться.
По выходным «садоводческие» магазины заполнены народом. Атмосфера – как в райском роддоме. Покупательницы и покупатели придирчиво и нежно выбирают кустики и цветочки для своих садов. Невозможно поверить, что это те же люди, которые превращают улицы пригородов в филиал пособия по тригонометрии, – будто естественная форма древесной кроны вселяет в них ужас.
«Болезнь формы» – специфическая болезнь садоводства «средней руки». В очень богатых районах стриженые деревья и кусты незаметны, равно как и в очень бедных. В бедных и стричь-то особо нечего: деревья – это дорого, и их почти нет. В богатых городах вроде Пало Альто продуманные композиции ландшафтных архитекторов кажутся изящными причудами природы. Нет ничего дороже простых удовольствий. Только миллионер и бомж могут не стричь лужайки перед домом и носить мятые майки и носки разного цвета.
Представитель «среднего класса» должен быть «в форме». Каждый Божий день, с девяти до пяти с перерывом на ланч. Его подстерегают депрессии, болезни, кризисы и прочие бесформенные явления. Поэтому он должен быть аккуратно одет, а его розмариново-кипарисовый огородец – аккуратно подстрижен. Если «средний класс» вечен (а так оно и есть, ведь должен же кто-то работать!), то «болезнь формы» неизлечима. Ангелы капитализма, мессии Формы – женщины в похожих деловых костюмах и фабричной выделки клерки в неудобных туфлях – уже шествуют по улицам украинских городов. Окончательное торжество капитализма в Украине будет отмечено стрижеными в брусок кустами сирени и квадратными яблонями в деревне Протопоповка Александрийского уезда. Дай Бог дожить, не дай Бог увидеть.
Мне бы не хотелось, чтоб читатель заметил в моем рассказе хоть тень сарказма. Человеческое сознание подлаживается под требования техногенной цивилизации, и смеяться над этим означает недальновидно смеяться над собственным будущим. Чтоб сохранить в одном сосуде молоко и уксус, любовь к природе и тайный ужас перед заложенным в ней энтропийным началом, цивилизация изобрела прозрачную тонкую перегородку между человеком и природой. И то, что для нас она пока что проницаема, просто недосмотр, о котором мы сами, скорей всего, пожалеем.
Декорация Тахо
«Матерый» турист с особым презрением умеет сплевывать с уст слово «курортник». Конечно, сколько-то лет назад в большинстве крымских санаториев нечего было делать, кроме как жариться на пляже и есть три раза в день. Но как раз поэтому оставалась вероятность, что, нарезавшись однажды в картишки и заскучав, приезжий пойдет искать возможность брататься с флорой и фауной: она-то, в отличие от пунктов проката снаряжения для серфинга и горных велосипедов, тут как тут, ждет.
В Штатах «курортная» природа устлана соблазнами, из-под которых она почти не видна. Например, народнохозяйственное значение курорта на озере Тахо определяет то, что озеро находится на границе Калифорнии с Невадой. А Невада, кто не помнит – такой единственный в стране хитрый штат, где легализован игорный бизнес. Поэтому среднестатистическое посещение Тахо выглядит примерно так.
Ты приезжаешь на Тахо в пятницу вечером (работа заканчивается в пять, ехать четыре часа, час на сборы, итого прибытие десять-одиннадцать вечера) с добродетельным намерением покататься на лыжах или горном велосипеде (смотря что за сезон). Поселяешься в предварительно зафрахтованную гостиницу или мотельчик и идешь в Неваду, потому что в Неваде, как вообще за границей, все лучше. В Неваде казино, а в казино – ресторан с хорошей кухней, да еще буфетного типа. «Ешь, сколько хошь» – мечта мирового славянства, а ты проголодался с полуденного ланча. Ты предполагаешь отстоять очередь в ресторан, добросовестно перепробовать полбуфета и отчалить спать.
Обычно так не получается, потому что на первом этаже – казино. Это очень интересно, хоть и за деньги. Это за деньги, которых у тебя немного – и тем более интересно. Это так интересно, что спустя пару часов вспоминаешь, что все это – за деньги. Впрочем, иногда хватает первого проигрыша, или даже часа наблюдения за игрой, чтоб вспомнить, что поздно и хочется спать.
Утром ты просыпаешься ближе к полудню, лезешь в машину, едешь завтракать, встречая по дороге вдохновенных велосипедистов. Ждешь своей очереди в хорошем кафе (в хороших – всегда очередь!). Когда в Петропавловске-Камчатском давно заполночь, паркуешься поближе к озеру, арендуешь лодку. Выплываешь этаким охотником Гайаватой из песни Лонгфелло на середину озера и думаешь: «Эх!».
Утопленники, кстати, на Тахо невылавливаемы – уж очень озеро глубокое, и хранятся долго – вода на дне жутко холодная, тридцать девять по Фаренгейту. Изумительно синяя, прозрачная-прозрачная вода, а в ней отражаются леса, горы и небо. Реалистичная декорация, такие давно уже не в моде. Программисты говорят иначе: «Надо же, какое высокое разрешение экрана!»
Ближе к восьми идешь в казино ужинать (далее смотри два предыдущих абзаца). Пора ехать домой, если не хочешь завязнуть с прочими «возвращенцами» в послеобеденной пробке. Да, и пообедать с утра – ехать-то минимум четыре часа, а голод – не тетка.
Вот такая природа.
Продолжение следует.
Анжелика Хижняя,
Сан-Франциско
Специально для «Заграницы».
|
