Вся жизнь – тюрьмаJVA (Justizvollzugsanstalt) Tegel – крупнейшая в Германии тюрьма. 1600 заключенных, 960 сотрудников, 6 отдельных корпусов. Здесь есть все: своя газета, школа, мастерские, страница в Интернете (www.planet-tegel.de), даже театр. Ханс-Йоахим Нойбауэр – журналист, драматург, автор книг по истории театра и масс-медиа, подготовил к печати книгу на основе своих бесед с заключенными Тегельской тюрьмы. Журналист «Русской Германии» встретился с Х.-Й. Нойбауэром для того, чтобы поговорить о его книге и работе в тюремном театре. 22/8/2001 – Как ты попал в тюрьму?
– В 1997 году я начал работать в театральном проекте «aufBruch». Эта группа работает в тегельской тюрьме, ставит спектакли, причем всю закулисную работу делают профессионалы с воли, а на сцене играют заключенные. Только на женские роли приходится приглашать актрис с воли, так как тюрьма мужская. Спектакли проходят как в тюрьме, так и на выезде. Я написал для проекта несколько пьес и принял участие в постановках на правах сорежиссера. Так я попал в тюрьму.
Когда идешь в тюрьму, всегда испытываешь то же гнетущее чувство, что и в первый раз. Ты заходишь в пропускник, сдаешь свой паспорт. Иногда доброжелательные сотрудники тюрьмы обыскивают на предмет недозволенного.
Тегель – в некотором смысле идеально-типическая тюрьма, здесь есть все, что только может быть. Она подразделяется на шесть корпусов. В каждом свой режим. Заключенные распределяются по корпусам в зависимости от совершенного правонарушения, срока заключения, особенностей поведения. У нас в театре играли в основном люди из корпусов №5 и 6 – с большими сроками – и люди из социально-терапевтического корпуса №4. Как правило, у больших сроков режим довольно мягкий, – чтобы не накапливать пар под крышкой. Там у многих есть радио, телевизоры, одиночные камеры. Огромная и очень важная привилегия – свидания. Кто особо преуспел, тому дают свидания с женой или подругой в отдельной комнате с кушеткой. Это, конечно, очень слабые намеки на свободу, но все же. Как известно, немецкая тюрьма руководствуется Законом о порядке отбывания наказания. Этот закон предусматривает максимальное приближение условий отбывания наказания к условиям жизни на свободе. Только так можно сохранить человека для общества, а ведь это – одна из задач уголовного наказания.
В тюрьме все построено на иерархии ценностей, а основная ценность – это привилегии. Поскольку многие вещи регулируются привилегиями, существует строжайший контроль, причем со стороны самих заключенных – они внимательнейшим образом отслеживают, кому какой достался сладкий или не очень кусок. Тюремное начальство даже жалуется на то, что среди заключенных слабая солидарность – они друг на друга стучат, жалуются. Зато очень редки случаи насилия заключенных друг против друга – они сами за собой следят, и не нарушают порядок, потому что каждый боится вылететь из своего корпуса и попасть в другой, с худшим режимом, лишиться нагретого местечка.
Я слышал, что в одном из корпусов есть пять так называемых «генералов», которые контролируют торговлю деньгами и наркотиками. У них есть офицеры, у офицеров – солдаты. Естественно, и деньги, и наркотики запрещены. Но на самом деле в тюрьме есть все. Алкоголь, конечно, тоже. По хорошим гостиничным ценам: бутылка виски – 100 марок, бутылка пива – 10. Какими путями все это попадает куда надо, никто не знает. Деньгами заключенные не располагают, а расчеты за всякие нелегальные приобретения производятся через банковские счета, которыми управляет кто-то из близких на воле.
– А как насчет работы?
– Примерно половина заключенных работает. Тюрьма в известной мере находится на самообеспечении: все обслуживание производится силами заключенных, и все равно многие, кто хотел бы работать, не имеют такой возможности. Есть мастерские: столярная, наборная, переплетная, седельная. Есть каменщики, слесари, пекари, конечно, повара. Всевозможные посыльные и разносчики, водители автобуса, который ездит по территории тюрьмы. Есть очень уважаемые люди – сантехники. Сантехник – это круто, ему всюду есть доступ, он в курсе всех дел.
Еще есть собственная школа, где многие доучиваются, получают аттестат, иностранцы учат немецкий. Любимый спорт – настольный теннис. Есть и качалка, для многих это основное занятие, называется «жрать железо». Действительно заметно обилие накачанных типов. Но много и наоборот, совершенно опустившихся и распустившихся. Очень любопытно, как они одеваются, бывают очень причудливые варианты. Вещи, естественно, свои. Арестантам полагается нательное и постельное белье, но они стараются им не пользоваться, потому что это считается унизительным. Вообще разрешено иметь довольно много своих вещей, но и это служит рычагом раздачи привилегий или наказаний. Например, если у тебя есть радио, и ты что-нибудь натворил, то его могут у тебя отнять. А потом опять вернуть, если заслужишь.
Или такая вещь, как электрический выключатель. В самом старом корпусе – тюрьме в 1998 году исполнилось сто лет – так там в камерах нет выключателей. Зато хотя бы можно вывернуть лампочку. А то я слышал, в других тюрьмах свет выключают только по режиму.
– А как выглядит режим?
– Смотря по тому, в каком ты корпусе, и где ты работаешь. У пекарей, например, подъем в четыре утра. А так – обычно в полседьмого, и тогда сотрудники заходят в камеру, и каждый заключенный должен дать знак. Это называется «контроль живых». На обед все опять в своих камерах, и опять проверка. Потом еще один рабочий блок, и вечером свободное время. Кому разрешено – может гулять во дворе. В разных корпусах – разный режим, и разное по длительности время, когда все должны быть по камерам. Бывает так называемый «долгий режим», когда все по камерам с субботы до понедельника – такое может быть, например, в праздник.
– Так как же работает в тюрьме театр?
– Обыкновенно. Театральная группа под руководством режиссера Роланда Бруза и художника Хольгера Зюрба объявила о намерении ставить спектакли силами заключенных. Мы сами не ставили никаких условий, мы были готовы принять любого. Тем не менее, не каждый мог войти в тюремную труппу: иногда были возражения по соображениям безопасности со стороны начальства, а с отдельными лицами сами заключенные отказывались играть. В основном они возражали против преступников на сексуальной почве и растлителями малолетних. Я помню, как один такой целый год все старался добиться, чтобы его приняли в труппу. В результате у нас работали наркодилеры, преступники на почве наркотиков, мошенники, грабители, кто угодно. Легко и приятно с ними не было никогда. Случались и очень жесткие конфликты.
Но первое и главное, чему я научился, это скромности, даже смирению. Бывают люди с ужасными исковерканными судьбами. Это, конечно, ничего не извиняет. Просто становится понятно, насколько, например, мне повезло. Много я видел там и вполне приличных людей. Соскользнуть из нормальности в преступность – страшно просто. Поэтому и мысли нет о каком-то моральном превосходстве. Другое дело, что, конечно, там были люди, мне лично глубоко неприятные. Но до того я пять лет преподавал в университете, и должен сказать, разницы никакой не вижу.
Тюремный театр – это лучшее подтверждение тезиса о том, что театр в тюрьме невозможен. В тюрьме нет свободы, значит, не может быть искусства. Пьесы, которые я написал специально для тюремного театра, на другой сцене с другим коллективом идти не могли бы. Мы «обыгрывали» тюрьму в каждой пьесе. Нам важно было нарушить ожидания вольного зрителя, который приходил посмотреть на представление с настоящими зэками. Мы в каждом спектакле ломали эту установку на войеризм.
Например, в «Разбойниках» Шиллера прерывали в произвольном месте действие спектакля и устраивали перекличку среди актеров. Или мы в начале представления объявляли: сегодня в нашем спектакле не будет Карла фон Мора, потому что исполнителя этой роли перевели на строгий режим. А на представлении по роману Альфреда Дёблина «Берлин Александерплац» в перерыве занятые в спектакле заключенные показывали зрителям фиктивные диапозитивы со зловещими комментариями: мол, вот здесь вы видите мою тетушку, еще до того, как я ее укокошил. Кто-то верил и пугался, кто-то что-то понимал.
– Получается, это ты нашел себе игрушку – ах, какие интересные парадоксы, какой абсурд весь этот тюремный театр. А заодно и заключенные рады любому развлечению?
– Конечно, нет. Я относился к этому серьезно. К этому нужно относиться серьезно. Для меня было важно следующее: приходит зритель как в зоопарк, смотреть убийцу в роли Франца фон Мора. Экзотика. А мы этому заключенному на сцене даем защиту роли. Он играет, и это его наглухо защищает от постороннего взгляда. И даже если он выходит из роли и откликается на перекличке – он все равно играет. Он в роли, даже когда он играет себя. Это было очень важно, в отсутствии свободы, там, где по определению невозможна игра, все-таки создать это утопическое пространство свободы и игры. Мне, во всяком случае, это было важно. Обыграть и переиграть тюрьму.
– Страшно добровольно ходить в тюрьму?
– Меня в тюрьму завело сильное любопытство. Ведь тюрьма просто переполнена историями, и она же – место Великого Безмолвия. Страха нет, но очень тягостно. Тяжело вдыхать тюремный воздух и видеть тех, кто там живет. И это чувство не проходит, я не люблю туда ходить. Тюрьма – по настоящему неприятное место.
Беседу вела Люба ГУРОВА.
|
