ПРИНЦИП ДАТСКИЙОказывается, есть на свете тюрьмы, где нас, не в пример родине, не бьют, уважают и готовы всячески помочь в беде. Эти тюрьмы находятся в Дании – вполне современном демократическом королевстве, которым доволен Совет Европы. Предлагаем вашему вниманию репортаж «оттуда» – из тюрьмы, где нет пыточных и заключенным живется, пожалуй, не хуже, чем на свободе. 28/2/2001 – Лично мне русские очень нравятся. – Надзирательница Эни, крупная датчанка с шикарной копной светлых – «балтийских» – волос, с удовольствием рассказывает о себе и мире вокруг. Под «русскими» она понимает всех выходцев из бывшего Союза. По привычке она вышагивает туда-сюда строевым шагом привыкшего к дисциплине человека, заложив руки за спину.– «Вашим», например, ничего не надо повторять во второй раз. Они сразу выполняют все требования. Не качают права. Не копаются в еде. С удовольствием работают.
Эни – «хозяйка» второго этажа в следственном изоляторе (тут он называется по старинке – арестный дом) провинциального городка Эсбьерг на прибрежной окраине Дании. Эни с душой демонстрирует свою работу – видимо, так же, как ее выполняет. Она объясняет, что половой вопрос в датских тюрьмах не поставлен на самотек, а жестко квотирован Министерством юстиции. В закрытых тюрьмах и следственных изоляторах для смягчения нравов и создания благоприятной атмосферы должно быть не менее 45 процентов женского персонала, в открытых – до 30. Арестный дом в Эсбьерге – как раз закрытая тюрьма. Это значит, что люди здесь ждут решения суда, а также отбывают небольшие, до шести месяцев, сроки заключения при наглухо запертых входных дверях и невозможности выйти погулять в город. О датской открытой тюрьме – чуть позже. А пока Эни продолжает:
– Как только к нам приводят очередного «русского», задержанного по решению суда, мы ему тут же даем книгу на русском языке в постоянное пользование. Книга называется «Руководство по отбытию наказания, связанного с лишением свободы». Там расписаны все мелочи жизни, права и обязанности.
За разговором кто-то опирается о стену у камеры № 6, и оттуда сию секунду выходит заключенный с возмущением на лице. Это случайно, чьей-то спиной оказался потушен свет в его камере. «Шестой» щелкает выключателем и молча уходит к себе.
– Наверное, помешали ему читать, – комментирует Эни. – Многие у нас – люди нервные, и это понятно. А вот для релаксации – наша бильярдная. Вот тренажерный зал. К сожалению, тот, кто сейчас там занимается, просил не беспокоить – показать не можем, надо ждать, пока закончит... Вот прогулочная. Вот отдельная комната для наркоманов, у которых началась ломка, а также для буйных алкоголиков или душевнобольных в момент кризиса. Здесь кровать с ремнями. В дверях камер глазков нет, наблюдение запрещено. На всех кроватях свежее белье. Каждому полагается умывальник. В туалет надо проситься. Холодильник – пожалуйста. Телевизор приноси с собой, всюду подведены антенны. Еще вопросы есть?
У Эни при всем ее вроде бы благообразии холодные, характерно «вертухайские» глаза. Она жестка и прямолинейна: все-таки надзирательница. Однако по мере разговора появляются сомнения: а на чьей она стороне? Чьи права защищает? Не «своих» ли заключенных?.. Отсюда и вопрос, первый и главный – очевидный, неизбежно бы спрыгнувший с языка каждого, кто привык жить не в Дании, а например, в Киеве:
– Но ведь это, черт возьми, санаторий, а не тюрьма?
– Я не согласна. У нас строгие правила, мы не открытая тюрьма. Здесь все обязаны ежедневно работать в мастерских. Попал в тюрьму – работай. – У Эни железная датская логика. И такая же манера общения. Полутона – вроде нет работы на воле, не то что в тюрьме, оказываются ей совершенно чужды. – Это обязанность персонала – найти работу заключенным. Мы говорим фирмам: мы вам выгодны, тюремная рабочая сила все равно дешевле остальной.
Дружно листаем с Эни то самое «Руководство по отбытию». Нет сомнения, она им гордится, как и всей датской пенитенциарной системой. Глава «Свободное время». Глава «Лечение зубов». Потом «Письма». И вот перл: «Если вам трудно писать, вы можете сообщить об этом персоналу, который поможет вам с записью вашего письма на магнитофон...» А чего стоит глава «Религия»! «Если вы приверженец религии, согласно которой вам запрещено работать в определенное время, вы будете освобождены от работы на это время...» Или «Свидания»! «Если у вас нет членов семьи или друзей, которые могут вас посетить, вы можете спросить персонал о возможности свидания с членами общества друзей заключенных... Вы можете встречаться с представителями прессы».
Ну хватит. Это уж слишком. Добили. Совершенно понятно, почему «наши» тут покладисты, как дети из хорошей семьи, и никто не пытался бежать. Мало того, что снаружи эсбьергский арестный дом похож даже не на каждую отечественную школу, а внутри, веселыми сине-голубыми красками, обедами, бильярдами и обхождением, не на каждый отечественный детский садик, – тут, кроме того, человеку демонстрируют главное: что бы ни случилось, ты все равно человек и должен им остаться. Ну кто останется равнодушным, когда ему говорят: мы знаем, ты не дерьмо!..
На помощь Эни, все более не понимающей нашего удивления тюремным бытом, приходит ее большой босс. Первый человек в арестном доме – окружной полицмейстер Йорген Илум, человек с внешностью высокооплачиваемого адвоката из потомственных Плевако. Но никак не провинциального милицейского начальника.
Йорген, что приятно, ничему не удивляется – все-таки профессия. Он лишь мучительно и надолго задумывается, выслушивая возникающие по ходу разговора чисто российские вопросы:
– Пытают ли у вас следователи, выбивая показания у обвиняемых?
Замешательство... А потом – продолжительная непонятная дискуссия на датском господина Илума с вице-полицмейстером Стеном Бойлундом, замнач УВД (если по-нашенски). Стен – обладатель шикарного серого, с искрой, по-королевски элегантного костюма, оттененного ярким супермодерновым галстуком. Стен и Йорген, похоже, искренне не понимают, почему вообще могут возникнуть подобные вопросы, если следователи получают зарплату от налогоплательщиков. Наконец следует ответ:
– Нет.
– А когда в последний раз у вас был осужден полицейский за жестокое обращение?
И опять замешательство... И уже долгая дискуссия на датском с привлечением Нильса Хэдэгера, главы Эсбьергской ассоциации (профсоюза) полицейских (такие тут в каждом участке в обязательном порядке). Вот их тройной ответ в изложении: в 1993 году в соседнем округе была жалоба на двух полицейских. Ситуация была следующая: в баре один из посетителей (жалобщик) вел себя агрессивно, другие попросили его вывести, хозяин вызвал полицию, и агрессивный посчитал, что вывели его слишком эффективно. Суд первой инстанции – окружной – осудил полицейских. Суд второй инстанции – апелляционный – оправдал, постановив, что примененное насилие было оправдано защитой интересов остальных посетителей бара.
– А жалоб на жестокое обращение в ходе следствия не помним вообще, – сказали все трое. Необходимая ремарка: и Йоргену, и Стену – под 50. Нильсу – около 40. Так что профессиональная память – примерно пара десятилетий.
– По каким же показателям оценивается ваша работа?
Полицейские, облегченно улыбнувшись, начинают рассказывать вещи, ясные им, как море и солнце. Каждый третий год в Дании проходит опрос общественного мнения и гражданам предлагают ответить на следующие вопросы: уверенно ли они чувствуют себя дома? Спокойно ли им на улицах? Вежливы ли полицейские? Опрятны? Развиты?
Результаты опроса и есть оценка. Будет она плохой – сменят полицмейстера, одних пошлют на курсы повышения квалификации, других уволят. Никаких процентов раскрываемости, за которыми надо гнаться что есть мочи, отчего столь распространены у нас до боли знакомые речи и телодвижения: говори, сволочь, что это ты убил, своровал, продал, а то...
Практикуется тут и другой опрос, косвенный: население спрашивают, кто из финансируемых бюджетом служащих вокруг нравится вам больше других? Врачи, учителя, водители муниципальных автобусов, полицейские?
– Последние годы, – гордо объявляет господин Илум, – полицейские – на первом месте.
Наказывают же полицейских за медленную работу. Вот пример. В данный момент датское общество бьется над искоренением насилия по принципу: воровать, конечно, нехорошо, но мордобой – это просто ужасно. Таково политическое решение датского парламента, в связи с которым полиции предписано самым срочным образом расследовать именно случаи насилия, и дело должно быть подготовлено к рассмотрению в суде не более чем за 30 дней. Если полиция не уложилась и даже если вина человека оказывается потом полностью доказанной, он получит в суде меньшее наказание, чем следовало бы.
– Как же это?
– Нам надо работать очень быстро, чтобы нами было довольно общество, – добавляет полицмейстер Илум.
– И часто поэтому бандитов приходится выпускать на свободу? За недоказанностью?
– Иногда приходится... – разводит руками Стен Бойлунд, вице-полицмейстер. – Но это наша проблема. За это с нас спрашивают, а не меняют демократические законы.
Если миновать Эсбьерг, то попадешь в деревню Скэрбэк. Въезд сюда обычный, как везде. Хотя эта деревня и есть открытая уездная тюрьма «Рэнбек» на 110 мест при 62 сотрудниках. Представляет она собой улицы с коттеджами (как бы камеры), магазинчик (тюремная лавка), мастерские, коровник, футбольное поле, гольф-площадку, автобусную остановку посередине... Кто хочет, тот и приезжает. Жена? Любимая? Да хоть каждый день, если работать не надо. Тут нет никаких заборов и решеток. Единственное ограничение свободы таково: домики – это обычные скандинавские уютные «вагончики» – запираются изнутри в 22 часа и отпираются надзирателем, остающимся ночевать вместе с заключенными, в 7 утра. Не пришел до 22 – значит, побег. Однако ни одна душа не побежит тебя искать. Считается, что это зона твоей личной ответственности перед законом, и ничьей больше. Ушел – значит, когда попадешься, будешь переведен в тюрьму закрытого типа, где век свободы не видать и свидания раз в неделю. И еще срок добавят. И футбола нет. И гольфа... Зона личной ответственности – и твое пропитание. В открытой тюрьме ты обязан кормить себя сам. Каждому выдается по 40 крон суточных – около 320 рублей, и ты должен купить продукты, приготовить, убрать, помыть и т. д на кухне в своем домике. Философия существования датских открытых тюрем: никакой халявы. Логично? Да. Не на курорт же после кражи отправлять, в самом деле.
А вот и директор «Рэнбека» – розовощекий великан Эрик Педерсен. Его трудно отличить от заключенных, идущих по деревне. Никакой формы ни на Эрике, ни на заключенных. Директор приглашает в конференц-зал, зажигает свечи на столе и под чаек с кофейком рассказывает о «своих», чтобы не было иллюзий: люди, которые ходят по улочкам, играют в футбол и теннис, – самые настоящие преступники:
– Вот тот, что весело играл в пинг-понг, когда мы мимо шли, убил свою жену. 15 процентов здесь – за сексуальные преступления, одна четверть – за насилие. Только четверть – за кражи.
– Может, тогда мягко? Может, они все-таки опасны для общества? И обществу стоит отгородиться?
– А смысл? И что с ними делать потом? После отбытия наказания?.. Обязательная часть жизни у нас: пока срок – должен работать. Или учиться, если у тебя нет среднего образования. Учеба в школе приравнивается к работе в тюремных мастерских. Мы считаем, что это и есть попытка перевоспитания.
Вот тебе и «Дания – тюрьма», вот тебе и Гамлет. Все что угодно, но под напором тотальной демократии даже тюрьма не похожа на тюрьму – не то что все королевство.
И последнее: мы постоянно очень хотим в Европу. Не в географическом смысле, а в полноправные, по-страсбургски европейские государства. И это отличное желание, мы о нем много говорим и пишем и даже временами фантазируем, что уж там. Однако пришла пора добиваться не только формы, но и содержания. Это значит придется подтягиваться с нашим полнейшим правовым беспределом, и до Дании в том числе. До «Рэнбека», и до господина полицмейстера, и до эсбьергского арестного дома, где любят русских всей душой.
Анна ПОЛИТКОВСКАЯ.
Материал подготовлен при поддержке
Международной Хельсинкской федерации.
|
