Двести метров до моряСколько бы ни писали о Санторини, каждый покидает этот остров со своим глубоко личным ощущением. Меня Санторини потряс тем, что за полмесяца островной жизни я не видел ни одного полицейского. Полмесяца на полумесяце... Полумесяц – это выступающий из Эгейского моря фрагмент круглого кратера вулкана, ушедшего под воду в 1625 году до н. э. Фрагмент этот и есть остров Санторини. 27/4/2007 
Так его назвали причалившие сюда венецианцы – остров Святой Ирины. А по-гречески он называется Фира – так же, как городок, который принято считать его столицей. На этом историко-геологическую прелюдию я и закончу – данную информацию можно прочесть где угодно. Я про другое.
О первом из двух отелей, где мы останавливались, было написано, что он находится в двухстах метрах от моря. Когда мы вышли из автобуса на площади городка Перисса и спросили, где тут Вилла Клио, нам сказали: «Метров двести вон туда...» На самом деле «туда» было не меньше километра. Никак не двести метров было и до моря от нашей виллы. В течение всей нашей жизни на острове нас преследовали эти «двести метров». О чем ни спросишь, все в двухстах метрах. «Two hundred meters», хоть застрелись.
А дело все в том, что эти «двести метров» просто насмешка, отговорка, способ отделаться от зараженных арифметикой дураков-приезжих, которых весь опыт человечества не научил, что расстояния не могут быть измерены количеством каких-то условных отрезков. Здесь, в колыбели цивилизации, давно поняли, что расстояния не описывают цифрами.
По какой погоде ты собираешься идти, пешком или на осле, молод ты или стар, видно ли тебе море с твоей тропы, хорошее ли у тебя настроение с утра, да мало ли еще что. Главное, однако, в том, что санторинцы, в отличие от жителей равнин, живут в трехмерном пространстве и больше ходят вверх вниз, чем вдоль и поперек. Например, от порта до Фиры вообще нет никакого расстояния на карте. Фира просто висит над портом сверху.
Когда подплываешь к острову, он выглядит как вертикально торчащий из горизонта кусок черного хлеба, местами посыпанный сахаром. Эта белоснежная россыпь и есть санторинские города. Из порта в Фиру есть два пути: канатная дорога и ослиная тропа. А церковь Святой Епифании, например, просто вставлена (как?) в небольшую нишу посреди отвесной скалы на равных расстояниях от ее подножия и вершины. Сколько до нее метров? Глупый вопрос.
На Санторини принимают туристов и делают вино. Вино никуда не экспортируют, а тут же его и пьют. Не возят потому, что оно слишком нежное для этого и потому, что его просто мало. Остров-то всего 15 на 5 километров, да простят меня санторинцы за употребление цифр.
Виноград здесь выращивают с большими трудностями – сильные ветра выдувают тонкий слой почвы на вулканическом грунте. Поэтому тут нет привычных виноградников. Каждая лоза, дающая две-три грозди, лежит прямо на земле в ямке, окруженная плетеным заборчиком. Ухаживают за ней индивидуально и кропотливо. Вино, преимущественно белое, имеет совершенно уникальный вкус и аромат. Пить его надо в винных погребках, во множестве разбросанных по острову, а ездить от одного к другому лучше всего на квадроцикле. Слева скала, справа пропасть. Главное культурное заведение острова – Музей виноделия. Искали его долго, а потом выяснилось, что мы почти ежедневно проскакивали мимо на своей четырехколесной «Ямахе». Просто у этого строения нет ничего похожего на музей – ни портика с колоннами, ничего.
Прохладное помещение под землей, длинная барная стойка с барменом-экскурсоводом. Надо бродить по катакомбам с телефонной трубкой, которая рассказывает, как все это делается. Потом возвращаться к бармену-экскурсоводу для дегустации. Он спросил нас, откуда мы, кто мы.
- Американцы, – сказала жена.
- Русские, – сказал я.
- € – сказал бармен-экскурсовод.
Пришлось долго объяснять, что я русский еврей, жена русская русская, а вместе мы уже давно граждане США. Бармен-экскурсовод сочувственно смотрел на людей, которые не могут толком объяснить, кто они такие. Чтобы сменить тему, я кивнул на динамик, из которого доносилась музыка:
- Марио Франгулис?
- Да-а…- удивленно протянул бармен-экскурсовод.
Франгулиса сменил Георге Даларас, а его Харис Алексиу. Я торжественно объявлял имя каждого исполнителя. Дело в том, что я в путешествиях снимаю любительское видео и накладываю на него саундтрек из местной музыки, а готовлю музыку до поездки, чтобы чувствовать, что и как снимать. Когда дело дошло до Яниса Плутархоса, обалдевший бармен-экскурсовод подошел к небольшой греческой семье человек из 15, примостившейся у другого конца стойки, и что-то громко зашептал им, показывая на нас глазами. В шепоте слышалось знакомое слово «ксенос» – иностранец, иностранный. Семья переместилась к нам поближе, а дегустация плавно перешла в манифестацию по поводу филоксении.
Вот в русский язык прочно вошло слово ксенофобия – ненависть к чужому, а его антоним – «филоксения», гостеприимство – не вошел, а жаль. Вилла Филоксения…
В Греции ощущаешь, как много в русском языке греческого. Вывески все понятны – «Керамика», «Типография». «Полемико» – значит что-то военное. Бывают, правда, и проколы. «Да» по-гречески «нэ». Открыто? – Нэ. Уходишь, потом спохватываешься и возвращаешься. Здесь свободно? – Нэ. Пиво есть? – Нэ. Потом привыкли, да уж пора было уезжать. А «нет», как раз, «охи» по-гречески. Вот прямо чувствуешь, как сокрушается человек, что чего-то нет: – Охи, охи, охи…
Научившись в музее как, что и с чем пить, продолжаем гонки по винокурням, но теперь уже со знанием дела. В погребке берешь большой поднос, уставленный наполненными бокалами, и поднимаешься на веранду. Пить надо только на веранде, потому что питье сопровождается смотрением вокруг. Каждый из этих двух процессов хорош на Санторини сам по себе, но соединяясь, они дают неожиданный сокрушительный синергетический эффект. Не понимаешь, от чего пьянеешь. Веранды эти со знанием дела расположили на самых высоких местах, так что смотреть оттуда на остров и море можно часами.
При этом надо правильно чередовать вина. Сперва - белые «Бутари» и «Никтери» из недозревшего винограда, потом - розовое сладковатое «Висанто». Закусывать различными сортами сыра, из которых наиболее изысканный козий «хлоро». А когда наскучит, можно и оливками «каламата». Чередуя сорта, следует пожевать специально изготовленный сухарик, который нейтрализует вкус предыдущего вина – не дай Бог один вкус перебьет другой. И внимательно смотреть вокруг. Вон на юго-западе виден город Акротири – там ведут раскопки, пытаясь понять, здесь была Атлантида или нет. Вот посреди острова белеет город Пиргос. Сидят под деревцем несколько круто прожаренных седых мужиков, перебирают темно-лиловые четки, уставившись в ослепительно белую церковную стену. Стена служит фоном для проезжающей вдоль нее на сером ослике девочки в красном платье. Эта функция стены играет в Греции не менее важную роль, чем просто отделить церковь от внешней среды и подпереть ее купол.
Дальше на север виден городок Фиростефани и наш отель Маргарита. Залитую солнцем площадь, выложенную белым камнем, медленно пересекает по диагонали женщина, одетая во все черное. Она очень стара, опирается на палку, однако спина прямая. Мои глаза, пытаясь рассмотреть черное, устанавливают на сетчатке такую диафрагму и экспозицию, что площадь начинает пылать невыносимо белым сиянием, будто смотришь на солнце. Женщина движется к скамейке, стоящей под тощим оливковым деревцем. Вот ее лицо. Сколько же ей лет? Две тысячи? Четыре? Лицо будто высечено из здешней коричневой лавы, такое же изрытое, но божественно совершенное. В этих местах старость выглядит не менее прекрасно, чем молодость. Как ее зовут? Гея? Афина? Гера? Афродита?
Из погребка звучит тихая музыка. Еще бокал и меняем крупный план на общий. Если вглядеться в горизонт в северном направлении, далеко-далеко в дымке виден остров Иос. На востоке – Анафи, с западной стороны – Милос. На юге должен быть Крит, но его не видно – слишком далеко. Чтобы увидеть Крит, надо воспарить выше. Придется спуститься за следующим подносом. Бутари… А вот и Крит показался. Пьешь глазами эту красоту, а душа всматривается в прохладные молекулы винограда, таинственным образом сложившиеся в санторинское вино. Постепенно понимаешь, почему у древних греков было так много богов. Одному не под силу создать такое совершенство вокруг. Конечно, работала целая мастерская дизайнеров – и Зевс, и Кронос, и Гелиос. Еще поднос и в голову лезут глупые мысли. Например – зачем я не древний грек... Это означает, что пришла пора искать свой мотоцикл...
Поехали на катере на остров Неа Камени. Это центральная часть кратера того самого вулкана, который разрушил, как считают многие исследователи, Атлантиду. А Санторини – периферийная часть кратера. Есть еще версия, что знаменитое мощное извержение стало причиной бед, обрушившихся на Египет и заставивших фараона отпустить Моисея и его народ в репатриацию. Но ни слова больше про историю.
На острове никто не живет, а вулкан местами дымится. Сентябрь, но жарко. Через полчаса карабкания по крутым склонам сопровождающая тетя разрешила остановиться и попить. Оказывается, надо было взять с собой воду, но предыдущая тетя, у которой мы брали билет на катер, об этом не сказала. За гребнем горы, на который мы наконец взобрались, показался следующий, потом следующий, потом следующий… Так устроен этот чертов вулкан. Жара усиливалась. Вспомнился фильм «Английский Пациент». Тот эпизод, где он тащит по такой же холмистой пустыне завернутое в парашют тело своей возлюбленной.
Интересно, что они делают с телами тех пожилых или слабых сердцем людей, которые не знали и добровольно приплыли на эту прогулку. А что случается здесь в августе, допустим? Ни телефонов, ни аптек, ни источников воды… Хотя вот оно, жерло вулкана горячее. Теперь ясно, куда деваются жертвы необдуманного туризма. Нэ...
Вернулись в порт и решили подниматься в Фиру не канатной дорогой, как спускались, а на ослах. Мало нам было одного приключения. С ослами так: стоят мужики, все почему-то от семидесяти и старше, хотя греки так молодо выглядят, что, может быть, этим и все девяносто. Стоят все в таких синих сатиновых фуражках и кричат на скверном английском: «донки, донки, донки!» Ослы, мол, граждане, ослы. И так они пронзительно кричат, что, например, спокойно посидеть на берегу в ресторанчике невозможно никак. Проходишь сквозь строй зазывал и показываешь своим покорным видом, что согласен на осла. Тебя ставят на каменный забор и подводят осла. Залезаешь.
Хотя нет, забыл. Сперва платим. Проезд - €3,5. Ровно столько же, кстати, как на канатке. Ровно три с полтиной мало у кого есть и все суют любые бумажки и ждут сдачи (дураки). Старцы в синих фуражках говорят, что сдачи будут давать наверху, когда приедем. Один американец, по виду из срединных штатов, где голосуют за Буша, дает двадцатку и не отходит больше от погонщика ни на шаг. Выстраиваемся в колонну по одному. Трогаемся. Начинается ад.
Оглушительно звенят какие-то особо пронзительные бубенцы, иерихонскими трубами орут на ослов уже на хорошем греческом не в меру бойкие столетние погонщики. Дорога невероятной крутизны и кривоты, а погонщики идут пешком. Потому что ослы ни в какую не хотят идти колонной по одному, а наоборот, хотят идти шеренгой. Им так веселее. Но дорога имеет ширину в полтора осла. Те несчастные, которые оказываются на крайних в шеренге ослах, либо трутся ногами о скалы, либо висят над бездонной пропастью. Заборчик, отделяющий осла от пропасти, не достает ему и до колена (бывает колено у осла? Хотя ладно, сейчас не до этого).
Вцепляешься в эту шерсть ослиную до крови под ногтями. О, какая садистски гениальная идея раздать сдачу наверху. Ведь туда мало кто и доедет! Серпантин тропы головокружительно закручивается в узлы: уже не понимаешь, где скала, а где пропасть – они постоянно меняются местами. Вон наверху моя жена на коричневом ишаке – смотри-ка, держится еще! Но самое удивительное – эти мафусаилы двухсотлетние. Ослы уже на последнем издыхании, пыхтят, еле ворочают коленями, спотыкаются, останавливаются, а деды в каком-то бесконечном сиртаки улюлюкают, бегают вприпрыжку от одного ишака к другому, орут на всадников, нет, какие к черту всадники, на ослах не бывает всадников, кули какие-то с опилками.
Прибываем. Сваливаемся на землю. Сдачи, хотим только сдачи… Фига. Старцы на глазах дряхлеют и денег не возвращают. Картинно смахивают пот со лба. Натужно дышат. Объясняют, что подъем именно в этот раз был невероятно крут и только законченный негодяй сможет отнять у них последние деньги, добытые таким нечеловечески тяжким трудом. Американец из срединных штатов, где традиционно голосуют за Буша, спокойно всем объясняет, что он, конечно, даст чаевые, но не шестнадцать же с половиной евро. По его глазам видно, что он переводит евро в доллары и выходит еще больше даже. Нэ. Мы-то всего червонец дали, то есть трешка на чаевые пошла. За демократов надо голосовать, сэр.
Смотрим сверху на веселых дедушек, скачущих вниз за новыми жертвами. Плутовская конница. Хотя какая там конница, ослы ведь. Однако, что интересно, существует всего два вида цивилизации. Конная и ослиная. Конные – агрессивны. Конница Буденного, Чингисхана, гунны, казаки, ковбои... А на осле ведь не поскачешь в атаку с шашкой наголо. И трудно рубить головы сплеча и врываться в горящие села.
Зато на осле сподручней виноградник объезжать. Осел там, где оливки, море, музыка. Конечно, среди всадников больше знаменитостей, чем среди ослиных седоков. Но все они какие-то… Наполеон, Александр Македонский, Карл V, Василий Иваныч... И потом конные цивилизации как-то плохо кончали. Где они все теперь? Ковбои вроде подольше продержались, а кончилось все сменой сексуальной ориентации. И ведь один к одному то же самое случилось и с казаками. Кто бы мог предположить.
А ослиные цивилизации живут и процветают. Героев, конечно, поменьше на ослах, зато какие имена: Иисус Христос, Санчо Панса, Молла Насреддин. Кстати, если бы моллы не слезли с ослов, меньше бед было бы сотворено. Папе Римскому тоже больше подобает передвигаться на ослике, чем на мерседесе. Как-то стал бы он ближе к тому, заместителем которого он себя полагает. Нэ...
На Санторини много церквей. Божественной красоты, белоснежных, с синими куполами. Конечно, надо пойти в церковь.
Воскресенье, «кириаки» по-гречески, я надеваю длинные брюки, жена повязывает голову платком. Ближайшая церковь закрыта, закрыта и другая и вообще все. Спрашиваем, почему закрыты. Так кириаки же сегодня, отвечают. Странно, вроде православные. Симера, понедельник – то же самое. Параскева. Пятница. Едем в монастырь Ильи Пророка на самой высокой горе острова. За оградой маленькая церковь. У входа сидит человек в бейсболке и шортах и не пускает в церковь людей в шортах. Нам потом рассказали, что действительно очень много церквей закрылось на острове. Просто пустеют приходы, все меньше людей посещает храмы.
Таверны, наоборот, всегда полны. Среди официантов много выходцев из Восточной Европы – всегда можно с ними по-русски поговорить. Они нам рассказали, что остаться в Греции на постоянное жительство и стать гражданином нельзя, если ты не грек по национальности. Вот вам и филоксения...
Сидим вечером в ресторане с живой музыкой. Аккордеон и бузуки. Бузуки – непременный инструмент, а второй может быть любой: скрипка, гитара, аккордеон. Неожиданно гаснет свет. Сразу на всем острове. Только на самой высокой горе светится монастырь Ильи Пророка. Рядом с ним радиолокационная станция ПВО, у них, конечно, свои ветрогенераторы. Объясняют, что на Санторини это обычное явление. Здесь все привозное – от топлива до питьевой воды. Поэтому, во-первых, все дорого, а во-вторых, случаются перебои с чем угодно.
Ресторанные работники бегут к своим автомобилям, расставляют их полукругом и включают фары. Вечер продолжается. Тоже филоксения…Но ощущение жутковатое. Ужинали мы всегда в одной и той же таверне на берегу. Примерно на пятый-шестой день жена, мечтательно глядя за горизонт, спросила: «А почему мы вчера ели долму с вином, а еще раньше сувлаки, а сегодня только пиво с оливками, а счет всегда примерно на 22,30? Я оставляю им 25 на блюдечке, но как-то странно, почему цена все время почти одинаковая».
У нас так повелось, что финансами жена заведует. Я говорю: «Покажи счет». Действительно, 22,30. Крупными такими цифрами. Стал изучать чек. Смотрю помельче в уголке стоит €6,20. Блин, 22:30, это же время. Ну да, мы в это время обычно и заканчиваем. То-то я гляжу, почему нас официанты так полюбили.
Сказочный остров. Здесь останавливаются все круизные суда, которые плавают по восточному средиземноморью. Санторини пропустить нельзя.
Мы, почувствовав себя уже через пару дней местными жителями, знаем, что наверх из порта утром ехать нельзя – все забито круизниками. То же самое вечером в обратном направлении. Очередь на канатку выстраивается страшных размеров. Но главное паломничество в Ою, городок на северо-западном мысу острова. Оттуда надо смотреть знаменитый санторинский закат. Слева и справа к склонам темно-коричневых вулканических скал «приклеены» белоснежные виллы, церкви и отели, которые быстро перекрашиваются солнцем сперва в розовый, потом в багровый цвета.
Почти мгновенно закрашиваются тушью ближние островки внизу: Неа Камени, Палеа Камени, Тирассия и Аспрониси. Солнце садится между Тирассией и Неа Камени. Люди стоят плечом к плечу. Закат красивый, но в такой густой толпе это не работает.
Мы, однако, не туристы, мы тут живем. На своей четырехногой Ямахе мы находим потрясающие места и для заката и для восхода. Например, бухта Амоди с пустынным черным пляжем как раз под Оей.
Пляжи на Санторини называют по цвету лавы, из которой состоят окружающие скалы и песок. Кроме черных, есть красные и белые. Санторини – готовая живопись. Поэтому наверно так мало художественных шедевров создано по мотивам здешних пейзажей. Живописцу просто нечего делать. Сделано уже все. Иногда эта мощная цветовая экспрессия даже утомляет. Что ж, в Санторини, как и в остальной Греции, как известно, все есть. Можно уйти от моря и скал с домиками и углубиться в равнинную часть острова. Монохромный выжженный пейзаж, сухая пыль, покрытая серыми колючками, одинокое инжировое дерево с забытым старым стулом под ним. Другая красота.
В первый день прилета в Афины, когда мы только отъехали от аэропорта имени Элефтериоса Венизелоса, на первом же заборе прочли надпись «fuck capitalism!». Ну-ну, подумал я, вы, ребята, коммунизма не нюхали. Потом, проведя полмесяца на Санторини, понял, что надпись эта не содержит никакого идеологического содержания. Не потому они не любят капитализм (некоторые, по крайней мере), что хотят чего-то другого, а потому, что вообще ничего не хотят. Ничего, что связано с цифрами, правилами, работой и прочими скучными вещами, которые ущемляют свободу человека. Оливки, вино, бузуки, море. Дмитрий АЗРИКАН.
|
