Две недели в столице исламской республикиИран - закрытая страна уже 27 лет, со времени исламской революции. Сюда не могут приехать израильские граждане и люди с израильской визой в паспорте. Для американцев, включая туристов, въезд осложнен. Особенно непросто западным журналистам. И, как оказалось, российским, несмотря на то, что Россия - стратегический партнер Ирана, который уже 10 лет строит здесь первую атомную станцию. Там, за стеной, которой Исламская Республика Иран отгородилась от мира, специальный корреспондент пыталась понять, чем живет народ, почему женщины ходят в чадрах, ждут ли иранцы войны и каково быть в Иране евреем и христианином. 14/7/2006 
Окончание. Начало в №27 (338).
Девичьи университеты доктора философии
Прославленный женский университет в Куме носит имя дочери пророка Мухаммеда Фатимы. У ограды старого здания медресе на немыслимой жаре поджидает машина - за мной приехала, несмотря на выходной день, госпожа Мианджи, доктор философии, одна из лучших преподавательниц Кума, специалист по кораническим наукам, имеющая высокий статус в политических кругах женщина.
Моим провожатым она сообщает, что забирает меня. Их, мужчин, все равно внутрь медресе не пустят, а с переводом проблем не будет, так как в медресе представлен весь мир и все языки.
На заднем сиденье - ее младшая дочка. Ей десять лет, поэтому она уже носит крошечную чадру - с таким же изяществом, как и ее мать. Всего у доктора Мианджи трое детей, старший сын уже женился. Поверить в это трудно - слишком молодо выглядит хрупкая ученая дама, закутанная в чадру. Ее муж - тоже доктор философии.
Мы едем к новому, с иголочки, громадному учебному комплексу. У ворот двое охранников спрашивают пропуск, хотя прекрасно знают Мианджи. «Покой женщин в Иране охраняют особо. Женщина может войти, куда она хочет. А мужчина не может войти на территорию женщин, - говорит она. - Женщина может сесть в любой вагон поезда, мужчина - только в вагон для мужчин, так должно быть по исламу, но не во всех исламских странах соблюдают правила. Наши женщины - под защитой закона, а не под его гнетом, этого многие иностранцы просто не понимают. Женщины в Иране держатся за исламские порядки, им эти порядки дают очень много прав, больше, чем женщине на Западе, - пока этого не поймешь, не поймешь Ирана».
Дальше этих ворот мужчины не проходят никогда, кроме утра субботы. В эти часы сюда приглашают электриков, компьютерщиков и прочих мастеров, пока девочки на занятиях. У входа прогуливаются девушки в черном. А на территории комплекса те же студентки бегают, прыгают, играют и занимаются спортом - девчонки в обычной одежде и без всяких косынок. Большинство в джинсах и майках, пакистанки и афганки - в национальных платьях с развевающимися шарфами, американки в юбках (чего в Америке нечасто увидишь, там все больше джинсы и брюки).
Меня обступают. Обмениваемся рукопожатиями, троекратно целуемся. Девушки наперебой расспрашивают и рассказывают, весь разговор переводится на персидский и английский.
В медресе учатся 200 незамужних девочек и 600 семейных. Незамужние живут здесь, в учебном комплексе, в просторных светлых комнатах, в которых на удивление прохладно, хотя на улице - жара устрашающая. В гостиных расстелены ковры с подушками: в каждой легко может расположиться человек двадцать пять. Все очень изящно и меньше всего похоже на общежитие. Для замужних выстроено семейное, отдельно стоящее общежитие.
Учеба, проживание и еда - все бесплатно
Знакомимся. Американка Амина - белая англосаксонка, приняла ислам в штатах, работала учительницей младших классов в Лос-Анджелесе. «Как приняла? По воле Аллаха! - улыбается она. - Читала Коран и поняла, что истина - вот она. По воле Аллаха вернусь в Америку». Собирается работать учительницей.
Она не может понять, о чем речь, когда я спрашиваю, будут ли у нее трудности дома: «С исламом? Нет. С хиджабом? Нет. Конечно, я смогу преподавать в школе в хиджабе - у нас за это не преследуют, иншалла! Родные до сих пор опасаются моего выбора и того, что я учусь в Иране. Но это у них голова забита пропагандой».
Спрашиваю, легко ли попасть американке в Иран. Она отвечает так спокойно, как будто ничего особенного от нее не потребовалось: «Я ждала визу два года в Америке. Потом еще два месяца в Сирии. Приехала сюда два месяца назад. Если по воле Аллаха я оказалась здесь, то по воле Аллаха все остальное тоже устроится».
«Извините, у нас сейчас начинается урок у-шу» - стайка девочек убегает на тенистую площадку, где их уже поджидает учительница. Физкультура три раза в неделю, можно играть в волейбол, баскетбол. Учат водить машину, компьютер осваивают все, а заодно и множество языков, на которых разговаривает этот коллектив.
Полгода они по приезде учат персидский, потом начинается пятилетний курс, включающий арабский, философию, логику, исламские и коранические науки, шариат и множество других предметов. Можно остаться еще на два года и получить степень.
«Получается, вы находитесь в стране, где всем правят женщины?» - спрашиваю я. Госпожа Мианджи поправляет: «Нет, женщины правят семьей, а страной - Аллах».
На прощание госпожа Мианджи зовет меня к себе в гости - остаться, пожить, поговорить. «Это не случайно, что вы приехали в медресе имени Фатимы в дни, когда оплакивается ее смерть, вы даже не представляете, как девочки вас ждали, мы ведь обычно журналистов не принимаем», - говорит она.
Но надо ехать в Тегеран. Снова троекратные поцелуи, рукопожатия, обмены адресами. И вот меня провожают строгие фигуры в черных чадрах.
Кто больше знает стихов
Еду в такси. Мой переводчик на переднем сидении оживленно беседует с таксистом. Вслушиваюсь и понимаю, что они разговаривают стихами. «Ну да, - беспечно отвечает мне парень. - Мы играем, кто больше знает стихов Саади и Хафиза. Он, когда начинает проигрывать, читает свои. Вы же в стране поэтов, привыкайте - тут каждый второй пишет стихи».
Потрясенно шлю эсэмэски коллегам, которые в ответ строго урезонивают, что два парня в 70-миллионной стране погоды не делают, что пахарю и рабочему не до стихов. И вообще, все люди на земле одинаковые. Все хотят денег, благ и чтобы нос в табаке…
Но достаточно оглядеться вокруг, стоя в любой точке Тегерана, чтобы перестать доверять этой житейской все и вся уравнивающей мудрости. Упорно спрашиваю всех подряд про стихи. Хайям, Саади, стихи свои, стихи современных поэтов. Фархад и Ширин, Лейла и Меджнун… Что б мы так знали Пушкина с Есениным!
Огурцы и самовары
Рядовая картина пятницы: на траве в тени расстелен ковер, сидит семья или просто одинокий иранец, рядом - самовар. Точь-в-точь тульский, начищенный до блеска, с краником и заварным чайником сверху. Иранцы пьют черный чай с сахаром вприкуску - как в наших деревнях. Правда, не из необъятных кружек, а из маленьких прозрачных стаканчиков.
Захожу в забегаловку, чтобы поесть. Вообще поесть здесь - некоторая проблема. Скажем, трудно поесть и выпить чаю в одном и том же месте. Чай - в чайных. Еда - в кафе. Есть рестораны с достарханами - в основном для туристов. Для иранцев и для тех, кто предпочитает есть сидя, - столы со стульями. Вам подают гору риса, под которой «похоронен» громадный кебаб - длинные котлетки из баранины, говядины или курицы. Прошу принести кебаб без риса. Официант не верит своим ушам, переспрашивает. И приносит отдельно кебаб, отдельно - все ту же гору риса. Как можно есть без риса, тут не понимают.
В менее пафосных кафе вам подадут полуметровой длины лаваш с шашлыком или теми же кебабами. К этому принесут гору зеленой мяты и капусты с морковкой. К любому блюду подают… соленые огурцы! Гамбургер в фаст-фуде - это котлета, картошка и соленые огурцы, ходовой обед на бегу. Хотя «фаст» - одно название. Ждать надо минут двадцать.
Я шла по базару в Тегеране. Базар - это громадный квартал города со своими мечетями, ресторанами, особой жизнью и распорядком торговли. Рядом со старинным входом в базар - новейшее и чистейшее метро.
Первый встречный человек заговорил со мной по-английски: «Из Москвы? А у меня там дядя работает в посольстве!» Дает визитку - действительно, я знаю его дядю. «Хотите посмотреть настоящие ковры?» Я сообщаю ему, что покупать ковры не собираюсь и вообще спешу сфотографировать шествие, которое идет по базару в день смерти Фатимы. «Да, они пойдут, но позже». Он ведет меня к себе на склад и там просто показывает ковры, рассказывает, как они отличаются по качеству и выделке, - без поползновений сподвигнуть меня на их покупку. Удивительно, но на базаре ты как покупатель интересуешь продавцов мало - это совсем не привычный образ восточного базара с непременно навязчивыми лавочниками.
Черные королевы
Чем более иранская семья ориентирована на Запад, тем эфемернее платки, туже брючки и короче платья. Но и тем больше обязанностей у женщины. В этом - парадокс иранской жизни.
Женщины в Тегеране не носят в руках ничего тяжелее сумочки и, на первый взгляд, практически ничего не делают. Вне Тегерана они предпочитают носить еще и белые перчатки - тонкая деталь, подчеркивающая, кто в доме главный. В своих черных покрывалах, которые ничем ни к чему не крепятся, но при этом не спадают даже при ветре, иранки вышагивают, подобрав подол или закусив чадру зубами. А их мужья несут детей, сумки, еду, работают и вывозят семью на пикники.
Женщины сидят разве что в банках, аптеках, модных магазинах и офисах, где перебирают бумажки и разговаривают по телефону. Все остальное делают мужчины. Даже работают в лавках женского белья, что нимало не смущает покупательниц.
Персы большие патриоты своей страны. «Почему я приехала в Иран? Потому что я люблю Иран! Почему я живу в Германии? Потому что мой сын там учится», - говорит мне женщина, подсевшая к столику в кафе. «У меня нет работы в Иране, - говорит театральная художница, живущая в Париже. - Я никуда бы не уехала, если бы здесь можно было бы делать то, что мне хочется. Почему я приезжаю? А почему я не должна приезжать? Я люблю Иран!»
Молодежь имеет право
В любом кафе-шопе - так называется европейского вида кафе с западной музыкой и кофе глясе - тусуются подростки обоих полов. Некоторые девушки накрашены, некоторые девушки курят в глубине кафе. Многие курят дома, но не на улице, не на ходу и не на виду. В кафе-шопах особо модно прикинутые юноши, некоторые с изящными бородками или баками, напомажены и с особым шиком причесаны.
В обнимку или развалясь никто нигде не сидит. В парках в Тегеране и Исфахане полно парочек, которые прогуливаются или сидят на скамейках. Никто их не арестовывает и не преследует - по крайней мере, ни один из моих собеседников ничего такого из собственной жизни рассказать не смог. Вообще в Иране не принято ходить под руку или в обнимку. Но парочки девушек или мальчиков часто ходят, взявшись за руки, - это выражение дружбы, а вовсе не принадлежности к сексуальным меньшинствам.
Полицию нравов не отменяли, но как-то ее не видно. Меня саму несколько раз женщины-охранницы на входе в государственные учреждения улыбаясь и сочувствуя просили спрятать волосы под платок. Видела такой случай: в аэропорту иранке, у которой коса выбилась из-под платка, охранницы сделали замечание. Та повела плечами, едва поправила шарф и пошла дальше.
Жена как проблема
«97% иранцев имеет одну жену, у нас редки разводы, и мы желаем наших жен, живя с ними всю жизнь, потому что ты никогда до конца не знаешь, какова тайна, скрытая под ее покрывалом, - говорит отец четырех детей, поглядывая на свою супругу. - А западные мужчины все время видят наготу женщин - им скучно, все время хочется их менять».
В Исфахане вдоль многокилометровых набережных в полном хиджабе, в чадрах, в кроссовках и перчатках девушки занимаются спортивной ходьбой. Зрелище, надо сказать, завораживающее и точно куда более фантастическое, чем если бы они шли в шортах и майках.
«Ударить жену? Да вы что, она сразу пойдет в суд, и ты никогда не расплатишься, потеряешь семью и все на свете!» - в глазах моего собеседника, рослого и преуспевающего мужика, неподдельный ужас. «Жена может потребовать мехр (приданое, которое ей дает на свадьбе не ее семья, а жених) немедленно после свадьбы, безо всякого объяснения причин, - с удовольствием подключается к разговору его совершенно европеизированная жена, большую часть жизни прожившая в Германии. - Мехр принадлежит ей и только ей по закону, если муж не отдает, она может с ним развестись. И он должен будет ее содержать, платить за детей, пока они не вырастут. Если дети остаются с мужем, он все равно ей платит, а она ему - никогда».
Женятся люди так. «Я увидел свою будущую жену, пошел к своему отцу и сказал, что хочу жениться. Братья и родственники наблюдали за ее семьей - хорошо ли они живут, не ссорятся ли. Потом мой отец пошел к ее отцу - и все, мы вместе 22 года, у меня нет ни других жен, ни временных браков», - это рассказ человека, который считает, что он женился абсолютно самостоятельно.
В Иране есть еще и временный брак - институт брачного договора на любое время. Он может длиться час, может длиться всю жизнь. Даже в этом случае оговариваются права детей, если женщина забеременеет. Женщина не может выходить замуж в течение трех месяцев после развода. Так что идея о том, что временный брак - это скрытая форма проституции - больше фантазия, чем реальность.
Дом Хомейни
Найти неприметный домик аятоллы в Тегеране не так-то легко. Вот закончились шикарные кварталы северного Тегерана, кривые неасфальтированные улочки предместья все уже и уже. Дальше только пешком. Напротив неохватного древнего дерева - ворота и обычная глинобитная стена. За ней - дорога в гору, увешанная черными флагами, обыкновенная мечеть и в глубине двора - двухкомнатный домик с невысокими потолками. Здесь имам Хомейни прожил безвыездно последние 10 лет своей жизни. Его столетняя жена живет здесь до сих пор.
Портреты Хомейни в Иране повсюду. Запад представляет его зловещим старцем, символом ужаса революции. Для иранцев он по сей день символ справедливости. В 1979 году шах Реза Пехлеви бежал от восставшего народа. Шах решил снять платки с женщин, замахнулся на авторитет духовенства, всегда бывшего в оппозиции к власти, и хотел предоставить американским военным статус полной неприкосновенности.
Достаточно побывать в шахском дворце, расположенном в громадном тенистом парке, и в более чем скромном доме имама Хомейни, чтобы понять разницу между этими символичными фигурами.
«Скоро будет 20 лет, как умер имам. Тогда нас было много, мы охраняли и горы, и небо, а теперь нас уже мало в живых», - старик Ахмад Фаллах Мехрджерди, один из еще оставшихся членов охраны, провел меня к дому Хомейни, когда уже все было закрыто. «В этой самой комнате ваш министр иностранных дел Шеварднадзе отдал имаму ответ Горбачева на его письмо. Здесь, в углу, он сидел, там - Шеварднадзе. Советы тогда не поняли его письма. Вот на этом самом месте имам и предсказал, что ваша страна распадется», - говорит Ахмад.
«Во время поста имам ни с кем не встречался и не выходил, - рассказывает Ахмад. - Решили пока покрасить стены мечети рядом с его домом. Имам увидел и сказал, чтобы отложили до тех времен, когда у всех иранцев будет дома ремонт сделан. Так и стоит мечеть до сих пор недокрашенная».
Во время иракской войны Тегеран бомбили. Хомейни отказался уходить в укрытие. «Все иранцы уйти не могут, и я не хочу», - вспоминает слова имама Ахмад. Спрашиваю его, правда ли, что Хомейни разрешил браки девочкам с девяти лет, как писали в западной прессе. «Нет, какая-то ошибка, - удивляется Ахмад. - В Коране написано, что девочки с девяти лет читают намаз, покрывают голову на людях, не здороваются с незнакомыми, а брак - это потом, в девять лет родители только могут сговариваться насчет свадьбы. Что вы, имам не мог так говорить, он был образованным человеком!»
На пути в Кум из Тегерана в пустыне до сих пор достраивается мавзолей, где похоронен Хомейни, и самая большая в Иране мечеть. И днем, и ночью здесь тысячи людей со всей страны и мира. Многие здесь же ночуют - на коврах или на улице. Полы в мечети сделаны из оникса. Здесь кристально чисто и на удивление прохладно.
Сам мавзолей - за стеклом. По ночам он подсвечен зеленым светом. В прорези все бросают деньги - мечеть строится только на пожертвования. Горы денег. Раз в неделю их собирают.
Шахский дворец - это несколько особняков, утопающих в зелени. Не Зимний, но тоже неплохо. Хрустальные люстры, бюст Марии Антуанетты, мебель, похожая на чешскую 60-х годов. Причудливая шахская коллекция живописи. У входа стоят громадные железные сапоги - все, что оставила революция от памятника Пехлеви.
Госпожа Джудаки Мужган, хранительница музея, охотно отвечает на вопросы. «Революция дала женщинам образование. Во времена шаха они сидели по домам, ткали ковры, пололи огород и пасли коров. В чадре ходили всегда, но теперь они могут учиться. Женщины стали самостоятельными, зарабатывают деньги», - говорит Джудаки. За три с половиной года обучения в частном университете она заплатила $2,5 тыс. Большинство иранок учатся бесплатно, особенно из провинции. Система образования европейская и американская: выбираете количество единиц и осваиваете их так быстро, как сумеете. «В нашем законе написано, что единственное, кем не может стать женщина, это президентом и судьей. Она более эмоциональна, чем мужчины, такая работа требует большей выдержки. А вот адвокатами, депутатами, политиками наши девушки становятся», - поясняет она.
Кладбище мучеников
В России их называют павшими героями. Восемь лет войны, которую начал против Ирана социалистический Ирак с американской, европейской и советской помощью, унесли миллион жизней. Целое поколение. Оно и лежит на кладбищах мучеников. По-арабски они зовутся шахидами - все, кто пал на поле брани.
Подхожу к могиле. Возле простой плиты на земле сидит маленькая пожилая женщина. Госпожа Эззад потеряла на той войне сына Хусейна. Ему было 22. Погиб 23 года назад. По пятницам она приезжает сюда помолиться. Она улыбается, она гордится своим мальчиком. Ее старший сын тоже воевал, был ранен, выжил, но раны сделали свое дело. Он тоже в могиле - здесь же, в той части кладбища, где хоронят родственников шахидов. Ее младшему сейчас 18 лет.
Спрашиваю: если будет война, отпустит сына или нет. Старушка улыбается горько: «У меня больше нет сыновей, кроме него, и уже не будет. Если начнется война, он пойдет воевать. Это его долг. Мой долг - отпустить его. Иншалла, война не начнется». Она знает, что по закону единственного сына не призывают. Но она знает и другое - что мужчина должен защищать родину. Простые люди пошлют своих детей в армию. Они и сейчас служат - все, после института.
Семьи шахидов получают пенсию - около $120 в месяц. «Это неплохое подспорье. Но те семьи, у кого хороший достаток, отказываются, - говорит госпожа Эззад. - Я знаю многих, кто отказался. Пока мой муж был жив, мы тоже отказывались. Сейчас, пока сын учится, мы получаем пенсию. Спасибо вам, что вы пришли».
Мои спутники тоже прошли войну. Оба были ранены. Они опускаются рядом с женщиной и, касаясь могильной плиты рукой, читают про себя молитву. «Пойдемте, мы покажем, где лежат наши друзья», - говорят они. Мы идем вдоль могил. На многих - портреты, занавешенные покрывалами. Подходим к одной. «Этой мой двоюродный брат», - говорит Хамед. Ему самому сейчас 39. На портрете - молодой парень, которому едва 18. «Он сидел в экскаваторе, рыл окопы, начался обстрел. Пуля - и мгновенная смерть. Здесь много наших друзей и родных, изувеченных, тяжело раненных, обожженных химоружием. Многие до сих пор умирают от ран. К вечеру на могилы приходит много народу. Вон сидит брат, там - отец». Они знали погибших, знают и их родственников. Они не плачут по своим близким. Тем, кто хочет бомбить эту страну, надо прийти в пятницу на кладбище шахидов. И многое тогда прояснится в характере этого народа.
Армяне как символ христианства
В Исфахане, старой столице Ирана, одна из крупнейших армянских общин. Высокая монастырская стена из желтой глины. За ней виднеются причудливой архитектуры постройки. Посреди двора - колокольня. У ее подножия - могилы.
В храме разговариваю с ключарем Бабкеном Чарианом. «Только в Исфахане у нас 17 церквей. Есть женский монастырь святой Екатерины. Здесь раньше тоже был монастырь, сейчас по праздникам служит наш епископ. Он подчиняется не Эчмиадзину, а Бейруту. У нас, армян, так сложилось в XX веке - два центра и две главы».
По стенам храма XVII века росписи. По всему периметру - фрески, в подробностях показывающие мучения, которые принял просветитель армян Святой Григорий. Спрашиваю, приходят ли мусульмане. «Конечно, приходят. Им все нравится, кроме фрески Страшного суда - уж больно много обнаженных тел, говорят», - улыбается Бабкен. Тем временем в храме появляется съемочная группа иранского ТВ. «У нас часто снимают, особенно когда епископ служит».
Интересуюсь, боятся ли армяне войны. «Войны не будет. Кто же решится воевать с Ираном? Мы на протяжении веков были прекрасными воинами. И опыт недавней войны есть. Но вся эта шумиха вокруг ядерной программы Ирана возмутительна. Невозможно с Ираном разговаривать таким тоном!» - говорит Бабкен и советует обязательно заглянуть в музей, что рядом.
Музей - просто чудо музейного менеджмента. Огромное Евангелие IX века, молитвенник размером с рисовое зерно, молитва на золотой проволоке, видимая только под микроскопом. Пила рыбы-пилы. Панцирь гигантской черепахи. Портрет женщины - посла армян в Японии. Необъятные паспорта армян от 1921 года. Надгробия XII века. Рембрандт и Айвазовский. Кажется, они считают Рембрандта армянином.
Тут же - карта Турции с точками, где шла резня армян 1915 года, фотографии. «А какие у армян отношения с азербайджанцами в Иране?» - начинаю разговор со смотрителем. «Мы же граждане одной страны, нам делить нечего. Это Армения и Азербайджан не поддерживают отношений из-за Карабаха. При чем здесь армяне и турки Ирана?»
Вместо послесловия
Я увидела Иран совсем не таким, каким представляла до приезда сюда. Не хорошим и не плохим - другим, сложным и не похожим ни на одну другую страну. Я старалась понять его людей - не всегда это получалось. Здесь очень многое определяет вера - в поведении людей, в их привычках, оценках, поведении. Даже тех, кто не считает себя соблюдающим все каноны мусульманином. Многое осталось за пределами этого рассказа. В том числе и сюжет, связанный с участью гомосексуалистов в Иране. Для большинства иранцев это постыдная тема. Для нашего читателя - неубедительная, поскольку даже ничего не знающий об Иране человек уверен, что за гомосексуализм там казнят. Я тоже так думала, пока не узнала про то, что в самом центре Тегерана в сквере собираются по вечерам люди, которые ничуть не скрывают своей нетрадиционной ориентации. Они собираются каждый день, их никто не арестовывает, не прогоняет, не устраивает на них облав.
И еще одно немаловажное обстоятельство. Казнь двух юношей-гомосексуалистов, прошедшая публично год назад, состоялась не потому, что эти юноши были уличены в связи, а потому, что они изнасиловали и убили 13-летнего мальчика. Ни одно мировое СМИ не обнародовало этого факта, а просто оповестило общественность, что звери-фанатики убивают ни в чем не повинных гомосексуалистов только за их запретную в Иране ориентацию. Узнав обо всем этом, я потеряла интерес к будоражащей воображение западных критиков Ирана теме полиции нравов. Надежда КЕВОРКОВА.
|
