Две недели в столице исламской республикиИран - закрытая страна уже 27 лет, со времени исламской революции. Сюда не могут приехать израильские граждане и люди с израильской визой в паспорте. Для американцев, включая туристов, въезд осложнен. Особенно непросто западным журналистам. И, как оказалось, российским, несмотря на то, что Россия - стратегический партнер Ирана, который уже 10 лет строит здесь первую атомную станцию. Там, за стеной, которой Исламская Республика Иран отгородилась от мира, Надежда КЕВОРКОВА пыталась понять, чем живет народ, почему женщины ходят в чадрах, ждут ли иранцы войны и каково быть в Иране евреем и христианином. 7/7/2006
|
|
Фото ЕРА
|
Оформление визы в общей сложности заняло четыре месяца: в посольстве не могли точно сказать, когда она будет получена и от чего зависят сроки. «Мы отослали ваши документы - все решают в Тегеране», - отвечали посольские работники. При этом запросы об интервью и встречах, которые я направляла, несколько раз куда-то пропадали.
Наконец звонок из посольства: разрешение на визу получено, идет работа над программой моего пребывания. Но с какого числа визу откроют, не ответили. Снова звонок: визу мне ставят на десять дней. Но ведь программу составляли на две недели, недоумеваю я. Не волнуйтесь, говорят мне в посольстве, вы без труда продлите визу в Иране. В день «икс» прихожу в посольство. Меня просят отложить отъезд дней на восемь - в Иране торжества, мною и моей программой заниматься будет некому...
Тем временем паспорт где-то затерялся в закоулках дипломатических коридоров. Расстроившись, я позволила себе тон, к которому в Иране не привычны. И работник консульства мне указывает на это. К тому же добавляет: «Можете вообще не ехать в Иран. Таким тоном у нас не разговаривают, вы тут, может быть, так привыкли, а у нас не принято. И вообще, вас там никто не ждет!»
С приездом
В аэропорту Тегерана приветливая дама-пограничница, с восторгом оглядев строгость моей одежды, сказала: «Добро пожаловать!» Какие-то летчики посоветовали, где поменять деньги. Когда я протянула кассиру две сотни долларов, он улыбнулся и вернул мне одну сотенную. А через минуту выдал настолько увесистую пачку реалов, что она с трудом поместилась в сумочку. «Поняла!» - сказала я и стала искать кого-нибудь с табличкой в руках. Ждали всех, кроме меня. Таксисты с достоинством дежурили у своих машин, а вовсе не приставали с предложением куда-то везти. Что ж, поехали.
Министерство культуры и исламской ориентации под названием Эршад - то место, где, как я надеялась, уж точно буду долгожданным гостем. Именно там, как уверяли в посольстве, версталась программа пребывания. В гостинице мне написали по-персидски адрес Эршада. Многоэтажное здание, внизу охрана. Сотрудника, которого я ищу, тут не знают. Толпа сочувствующих чиновников сообща решает, кто бы мог мне помочь. Две девушки, прекрасно говорящие по-английски, провожают меня в зал, сажают возле кондиционера. «Мы нашли, то, что вы ищете!» - вскоре сообщает одна. Пишут адрес и провожают до такси. Со второй попытки удалось достичь офиса, который занимается иностранными журналистами. Мне показывают, что нужен второй этаж (по-нашему - третий). Предвкушая, как меня ждут, я поднимаюсь по лестнице.
Корректная госпожа Эгбали разводит руками: она не имеет ни малейшего понятия о моей программе, но с удовольствием оформит аккредитацию. Пока я, озадаченная, заполняю новые бумаги, госпожа Эгбали рассказывает, что проблем с продлением визы не будет, а моей программой займутся по такому-то адресу. Это, говорит она, частное агентство. Но она замолвит словечко, и цены будут умеренными. Странно, в Москве меня не предупреждали о расценках. «Все будет нормально, я позвоню», - провожает меня любезная госпожа Эгбали.
Став счастливой обладательницей аккредитации, я помчалась к этому агенту. Прекрасный офис, предупредительная секретарша, обаятельный господин приглашает меня в кабинет. Кажется, если мне не изменяет память, он даже хотел пожать мне руку. Но я не далась. Уж руки-то жать в Иране не принято, это я знала еще в Москве. Приносят восхитительный шербет.
Лучезарно светясь, господин объясняет мне, что все иностранные журналисты пользуются услугами таких агентств. Не то чтобы он меня ждал, нет, он даже не знал о моем существовании, пока я не вошла к нему в офис, он в глаза не видел моей программы, но немедленно приступает к ее осуществлению. Итак: $150 в день за услуги переводчика и $25, ну, максимум $40 - за машину.
Нет-нет, никаких политических тем, никакой ядерной программы!!! Музеи, базары, разговоры с простыми иранцами - к вашим услугам! Нет, госпожа Эгбали не звонила и не просила сбавить цену. Да, таковы наши расценки. И, кстати, за аккредитацию вы должны заплатить нам, если мы будем вами заниматься. Нет, в Эршад возвращаться не имеет смысла, на сегодня они уже закончили работу…
Похоже, строгий работник консульства в Москве говорил чистую правду: в Иране меня никто не ждал.
Будьте бдительны
Я стояла посреди Тегерана, не имея ни малейшего представления, где именно нахожусь. Посольство не отвечало. В газетных киосках карты города не было. Не смогла я найти ее и в магазинах канцелярских товаров, книг, сувениров, ламп, каминных принадлежностей, в аптеках. Тем более карты не было в магазинах с автомобильными запчастями. Я попала в квартал этих запчастей и шла по нему час. Наконец мне попалось кафе. В кафе меня обнадежили - неподалеку музей, там найдете, что ищете.
Музей прикладного искусства. «Карты есть?» - «О, да!» Из груды вариантов мне выбрали самый верный - названия написаны на персидском и английском. «Хотите путеводитель?» - безмятежно предложил мне работник музея. Конечно! Я выбрала самый толстый, составленный парочкой австралийцев года четыре тому назад. «А в музей не пойдете?» Искушение пойти в музей без гида за $150 было велико, но я его поборола.
Парк, фонтаны, тень. Я села изучать свое приобретение. Путеводитель мрачно описывал страну, куда я прибыла. Книга предостерегала меня вести разговоры о женской форме одежды, о Салмане Рушди, об исламских законах, о политических симпатиях и политике вообще. Не надо фотографировать государственные учреждения. Не надо ходить в кафе в компании мужчин, не являющихся моими родственниками. Не надо сидеть на лавочке в незнакомом районе.
Я вернулась в гостиницу (ее, кстати, рекомендовали в посольстве - «большинство журналистов предпочитает селиться в ней»). «Нет, мадам, вам никто не звонил»...
Я сама обзвонила всех знакомых и незнакомых журналистов в Иране. Кто-то был на похоронах, кто-то в отъезде, одни болели, другие готовились к эфиру. Мне надавали кучу телефонов, предупредив, что все равно чиновники не отвечают, если номер незнакомый и если Эршад не ходатайствует. Но Эршад не ходатайствовал. Круг замкнулся.
Главное - не торопиться
С тоски решила побродить по пространству Интернета. В этом величественном отеле были три гигантских зала для еды, потрясающие холлы, необъятные залы для переговоров. Телевизор с богатым набором мировых каналов (за исключением американских). Три компьютера под табличкой «Интернет» размещались… на лестничной площадке, в закутке площадью метров пять.
Это было единственное место, где кондиционеры не работали. Все три компьютера приветствовали меня сообщениями о том, что они заражены вирусами. «Вирусы появились? Так и пишет? У нас, видно, кончился срок работы антивируса, - безмятежно отреагировал портье. - Завтра, или послезавтра, или после выходных я позвоню». И он ушел за чаем.
В раскаленную комнатку заглянула американка. Она здесь была уже неделю по каким-то компьютерным делам. К моему изумлению, она совершенно безмятежно отреагировала на ситуацию: «Не волнуйтесь, после праздников он все исправит, все будет хорошо». За другой компьютер пришла поработать австралийка. Разумеется, она тоже не проявляла признаков обеспокоенности. Что-то перекачивала с флешки на флешку. «Не волнуйтесь, все будет хорошо. Вирусы? Да, нужно проверить!» - и она помахала мне ручкой.
Забегая вперед, скажу, что ни после первой пятницы, ни после второй ничего не изменилось. Возможно, - теперь я это понимаю - в исламском пространстве вообще лучше не спешить, не волноваться и не строить планов. Что надо - то и будет. Но тогда я еще не знала этого. И тихо закипала. Кстати, мой путеводитель сообщал, что иранцы не ценят время, особенно если оно - ваше.
Сезам открылся
Радостный портье бежит с телефоном в руках: «Вам звонят, мадам!» Сезам открылся мне так же неожиданно, как Аладдину. Это был буквально посланный Богом человек. Его звали Идрис, он учится в Тегеранском университете. «Мне сказали, что вы приехали и что никто вами не занимается, - услышала я в трубке. - Попробую вам помочь, чем смогу. Сейчас приеду».
Подумав, что Идрис, наверное, и есть тот человек, с которым четыре месяца согласовывали мою программу, я аккуратно спросила его об этом.
«Да нет, - удивился тот. - Просто вы звонили в посольство, они звонили в культурный центр, те звонили в студсовет - нас часто просят переводить для делегаций». Как студенту Идрису удается договариваться о встречах, поездках и интервью и при этом сдавать сессию, сопровождать казахскую делегацию и смотреть чемпионат мира по футболу, я уже не задумывалась.
«Не нужно волноваться!» - говорил он всякий раз, когда мы упирались в запертую дверь. Двери открывались, люди появлялись. Причем появлялись тогда, когда мною овладевала полная апатия и безнадега. И тут я вспомнила, что надо продлевать визу. «Нет ничего проще!» - радостно сказал Идрис. И мы отправились в отделение полиции.
Там строгая старушка сообщила нам, что она уже очень устала. И надо поговорить вон с тем офицером. А офицер доверительно сообщил, что все зависит только от старушки. Еще полчаса шли переговоры, мой паспорт передавали из рук в руки, каждый раз начиная листать календарь и загибать пальцы. Тут-то мне и объяснили, что в Иране главный календарь - солнечный. Чтобы соотнести его даты с европейским, требуется изрядное напряжение мозгов.
«Да, вам нужно продлить визу! - с глубоким удовлетворением от проделанной работы сказала старушка.- Не здесь, а в министерстве. Ведь она журналистка. Им продлевают визу в главном паспортном столе. Дней семь на это нужно».
«Только бы там не было афганцев!» - пробормотал Идрис. Я уже знала, что в Иране живут 2 млн беженцев. Если все они придут продлевать визы, то мне придется плохо, подумала я. Афганцев в министерстве было значительно меньше двух миллионов. Чиновники скрывались за стеклом, разговаривали неохотно. Женщины перебирали громадные кипы документов и методично ставили печати. Некоторые глядели в календарь и загибали пальцы, как та старушка. Короче, работа кипела. Что мешало этим людям потратить на меня две секунды, чтобы продлить мою визу?
«Вот в нашей стране можно дать на лапу - и тебе сделают! Может, они денег хотят?» - в сердцах произнесла я. И увидела квадратные глаза Идриса. Это был единственный раз, когда кто-то по-настоящему испугался того, что я спрашиваю. «Если кто-то пытается это сделать, его в 24 часа высылают из страны, - сказал он. - Могут вообще в тюрьму посадить! Даже не произносите такие слова!»
«Начальник пришел, идите скорее!» - за нами прибежали чиновники, видевшие, как я всплакнула от безнадеги. «Плачущая женщина, иностранка - это для персов вообще какой-то кошмар», - сказал Идрис, как мог объяснявший полицейским, почему я так расстраиваюсь.
Посмотрев мои документы, начальник грустно сказал: «Даже если сам Аллах придет просить для нее визу, я не смогу ей продлить без письма из Эршада». Я не поверила и решила переспросить, достав блокнот. «Да, даже если сам Аллах», - грустно покачал головой начальник.
И мы опять поехали в Эршад.
Работа начинается
Госпожа Эгбали встретила нас с нескрываемым любопытством: «Вы не воспользовались услугами агентства? Вот поэтому-то вам и приходится самой ездить!» «Но за $150 в день? - протестовала я. - Они не хотели сбавить цену, не хотели устраивать встреч по моему плану. А в музеи я и сама могу пойти». Госпожа Эгбали начала очень долго объяснять мне, что она предупреждала меня о том, что я должна обращаться к ним за таким письмом. И Эршад не должен заниматься моей программой ни при каких обстоятельствах.
Клянусь, в прошлый раз она ни словом не обмолвилась о письмах! Но доказывать что-либо было бесполезно, драгоценное время уходило. Госпожа Эгбали разрешила мне написать прошение ее начальнику, чтобы тот послал письмо в МВД. «Он рассмотрит ваше обращение и даст ответ», - сказала госпожа Эгбали. «Ответ будет не сегодня?» - в ужасе спросила я. «Ждите», - ответила она.
Вышла секретарша: «Господин Хошбахт спрашивает, а не могли бы вы уехать раньше, чтобы не продлевать визу?» Господь, только Он удержал меня от замечаний насчет этой беспардонной попытки меня вытурить как можно быстрее. «Нет билетов в Москву!» - нашлась я, тем более что это было чистой правдой. «Окей!» - и секретарша исчезла.
«Да, господин Хошбахт рассмотрел ваше заявление и направит письмо для продления вашей визы», - секретарша вновь появилась, источая благорасположение.
Госпожа Эгбали обратила свой взор ко мне: «Вы можете написать, что вы хотите получить, какие интервью?» Я не верила своим ушам, но рука уже выводила на бумаге список имен. Осмелев, я попросила еще некоторые телефоны. Мне их дали.
И работа началась.
За что Эршад меня мариновал
Еще через пару дней ко мне в гостиницу пришли серьезные люди, которые реально начали заниматься моей программой. «Видишь ли, журналисты, которые приезжают в Иран, потом пишут об Иране только ложь, - сказал мне один французский журналист. - Я пишу репортаж, как девушек не пустили на футбольный матч. От материала остается только одно: Иран, президент которого хочет уничтожить Израиль. И два предложения о событии, которое я описывал на страницу. Поэтому Эршад не хочет помогать».
Мне тоже вспомнилась пара репортажей моих соотечественников. В первом упор был сделан на двух моментах: как ловко корреспондент и его друг жрали водку в машине, разъезжая по Тегерану, и как Иран похож на «совок» эпохи застоя. Другой репортаж целиком был посвящен описанию того, как иранские девушки строили глазки и стремились отдаться автору.
Что ж, подумала я, если все так, то правильно делают, что дерут с них 150 долларов в день. Но зачем было обещать мне какие-то интервью?
Ахмадинежад: любит - не любит
Таксист везет меня, как потом выясняется, втридорога на соседнюю улицу. Буквально: вместо одного тумена ($1) он хочет три. С виду похож на пенсионера-хиппаря. «О, я ездил в Россию при Ельцине! Было очень дешево, теперь у вас все такое дорогое. При Ельцине дешево, при Путине - дорого, так?» Он говорит не только по-английски, но и помнит несколько слов по-русски.
Спрашиваю в обтекаемых выражениях, как ему живется при новом президенте. «Нет, Ахмадинежад мне не нравится. Что он говорит? Он не понимает, что президент должен говорить обдуманно и так, чтобы развивать контакты с другими президентами. Мы попадем в изоляцию из-за него».
Интересуюсь, не боится ли он разговаривать так открыто о властях. Представляюсь журналисткой. Он бросает руль, оборачивается ко мне, благо красный свет. Яростно жестикулируя, втолковывает, как мало я смыслю в иранском характере, и одновременно костерит пассажира, вышедшего из соседнего такси: «Что ты делаешь, как можно так поступать? (Это - прохожему). У нас свободная страна - мы говорим открыто что думаем. (Это - мне). Нет, чем ты думаешь, дорогой, ты мне поцарапал дверь, кто будет отвечать, а? (Прохожему). У нас за мысли, за слова никого не преследует, а что там пишут о нашей стране - это на их совести. Вот поэтому мне и не нравится Ахмадинежад - он дает им пищу для клеветы».
Чем беднее люди, тем больше вероятность того, что они за Ахмадинежада. Но дальше варианты могут быть разными. Об этом я старалась разговаривать без переводчиков, с тем простым набором персидских слов, которых довольно, чтобы понять друг друга.
Далеко не все, кто поддерживает президента, хорошо относятся к духовному лидеру аятолле Хомейни. Выражается это так: «Муллы - плохо, Кум (столица духовенства) - плохо, Ахмадинежад - хорошо, он (знак рукой, обозначающий противопоставление) - против мулл, он за нас (то есть за народ)».
«Ахмадинежад - хорошо, Хомейни - хорошо, остальные - плохо», - разговариваю с продавцами в фаст-фуде, ожидая, пока мне сделают весьма небыстрый гамбургер.
«А я голосовал за Рафсаджани, - откликается интеллигентного вида господин по-английски. - При нем было бы все то же самое, мы бы продолжали нашу ядерную программу, но он бы говорил хитро, а не в лоб». «Рафсаджани - миллионер, его дети - миллионеры, зачем нам такой президент?» Полемика разгорается.
Все тот же интеллигент выступает в качестве переводчика, при этом внося коррективы: «Это их так распропагандировали. У Ахмадинежада была такая пропаганда. Рафсаджани - простой человек, его дети - да, дети - миллионеры, но сам он вполне был бы хорошим вариантом для Ирана». «Мы голосовали за Ахмадинежада, потому что всем надоели муллы. А муллы-миллионеры - еще чего нам себе пожелать?» - так думают те, кто устал от духовенства во власти.
Спрашиваю, а религия тоже надоела? Но иранцы не видят связи. Религия - это норма жизни. Молишься - твое дело. Не молишься - тоже твое дело.
Один бизнесмен объяснил мне: «Я - мусульманин, я - шиит, я - иранец и люблю свою страну. Но вместе с чиновниками по звонку на молитву не встану. Поэтому я, прекрасный менеджер, на государственную службу не пойду. Меня зовут. Но там нужно со всеми вместе молиться в обед. А я не хочу со всеми вместе. Я многих знаю - они показушно верят, им все равно, как они делают свою работу, им главное - родственников пристроить и чтобы начальство было довольно. Зачем мне это все?»
«Многие деревенские простые муллы - хорошие люди. Когда говорят, что надоели муллы, то имеют ввиду тех, кто в парламенте, во власти, кто вещает по телевидению. Чем мне нравится Ахмадинежад (я за него не голосовал, я вообще не ходил на выборы) - он говорит так, как думают простые люди. Но он - один. У него нет команды. Разве что люди в МИД и Совете безопасности - его единомышленники. Он понимает, что нужны хорошие менеджеры, они есть в Иране, их не нужно ниоткуда приглашать, но сложилась такая система, при которой хороший менеджер не может попасть на свое место. И Ахмадинежад это понимает. Поэтому он такой печальный», - этот бизнесмен был совсем молодым парнем, когда произошла революция.
Он не воевал на иракском фронте - госслужащие шли только добровольцами. Его дети тоже не будут служить в армии. Иранцы, чьи родственники живут за границей, официально могут заплатить €5 тыс. и получить освобождение от армии.
Кум
Не понять Ирана, не побывав в его религиозной столице. Кум - это столица провинции. Кум - это 120 тыс. богословов, множество академий, центров, медресе, гигантская мечеть Фатимы, к которой совершают паломничество.
Из Тегерана сюда ведет восьмирядное шоссе европейского качества, проложенное по голой гористой пустыне. Платное шоссе, между прочим (правда, проезд по нему дешев. К слову: бензин в Иране стоит 10 центов за литр. В Тегеране 3 млн автомобилей).
Кум при шахском правлении был главным центром оппозиции. Муллы и аятоллы, которых хватала тайная полиция, умирали в застенках. За это народ платил им верностью и преданностью. Духовенство шиитов всегда было в оппозиции. В этом - секрет его популярности и авторитета. За прошедшие со времени революции 27 лет многим надоело, что духовенство стало частью власти. Интеллигенция и буржуазия устала от выступлений и проповедей духовенства по ТВ.
Успех Ахмадинежада во многом объясняется тем, что в отличие от своего соперника на выборах - Рафсаджани - он человек светский, простой. А не мулла, говорящий громовым голосом, и не аятолла, говорящий едва слышно.
Еще дома знакомые мусульмане уверяли меня, что в Кум мне попасть не удастся. А если и попаду, то уж точно ни в одно медресе не пустят. Англоязычный путеводитель, купленный в Тегеране, призывал даже не пытаться попасть в мечеть Фатимы - запретную для немусульман.
Первый человек, с которым мы разговорились в Куме, господин Гафури, оказался отвечающим за связи иранских богословских центров с исламскими учебными заведениями в мире. При достаточно высоком положении он ходит пешком, имеет весьма скромный дом. «Я хотел, чтобы у меня было двое детей, но их уже четверо!» - восклицает он, обводя счастливым взглядом свое семейство.
Девичья часть семейства убежала прихорашиваться. В иранском понимании это означает облачиться в черные чадры и сесть рядом с матерью. Как большие. Тем временем хозяин дома накрывает стол. Чем больше ислама, тем больше прав у женщин. Это установление, закрепленное революцией, пошло отсюда. В Куме оно соблюдается неукоснительно.
Сохранился дом, в котором имам Хомейни жил в Куме до революции и ссылки. Он мало чем отличается от других домов - и по размеру, и по конструкции. Меньше всего это здание похоже на музей. В крытом дворике - фонтан с красными рыбками. Возле фонтана сидят парочки и пьют шербет. По стенам развешаны редкие фотографии времен революции. Все жилые помещения - офисы шариатских судей, к которым народ приходит за юридическими консультациями. Тут же юридическая библиотека. В самой дальней комнатке - небольшая витрина с книгами Хомейни.
В Куме все женщины ходят в чадрах. А большая часть мужского населения - муллы. Поэтому ощущение, что ты попал на другую планету, стойкое. Днем улицы пусты и закрыто абсолютно все - жара такая, что невозможно вообще находиться на солнце.
Продолжение читайте в следующем номере. Надежда КЕВОРКОВА.
|
