ТЫ В ИМПЕРИИ, ДРУГ: ОБ УДИВИТЕЛЬНОМ В АМЕРИКЕНаша самоотверженная привязанность к этой стране сродни болезни. Она – наша неразделенная страсть, цинично использует наше вожделение к ней, втягивая в свою копилку деньги за несостоявшиеся визы. Ах, если бы мы могли забыть о ней, полюбить другую, соседку, например, – Канаду! Но... Она – наша ностальгия по большой стране, она наша родина СССР, переведенная на англосаксонскую культуру. Она – наше любимое, выстраданное заблуждение. Империя. 31/1/2010 «ЧУДИЩЕ ОБЛО, СТОЗЕВНО И ЛАЯЙ...»
«Привет! Это мы. Сколько времени прошло, надо же... Вилли из «Спортсмена» (помнишь, тот, который ходил все время в шортах и в ботинках), ходит теперь в джинсах и в ботинках, так что мы точно знаем: началась осень. А так – все как обычно...».
Они пишут из своего капиталистического далека такие письма, на которые невозможно отвечать. Ну что я им скажу? Что приглашаю гостя поужинать, а он говорит: «Спасибо, я сегодня ел»? Или что жду выборов президента, как второго пришествия? Они же не поймут, о чем я... У них там все, как обычно.
«Осенний вечер в тихом городке, гордящемся присутствием на карте...» Это у Бродского о каком городе – о советском Артемовске в Донецкой области или об Эймсе Демойнской? Кажется, это их главное достижение – равномерное, монотонное существование, в котором вязнешь, как муха в сиропе. Удивительно, как складывается сотней гримасой густое, строго регламентированное постоянство благополучия. Как ухитряется Америка быть разной, будучи одной и той же. Американская виза – это пропуск в благополучное неизвестно куда. Возможно, в тоскливую Индиану. Возможно, в веселую Калифорнию. Возможно, в респектабельный Вашингтон «Ди-Си». Рассказать об Америке невозможно. Хотя, если правильно выбрать угол зрения... Рискнем. Итак: «Вилли из «Спортсмена», который ходил все время в шортах и ботинках...»
ГИГАНТОМАНИЯ VERSUS ГИГАНТОМАХИЯ
Очарование благополучия и покоя превращает приезжего в домашнего ручного зверька. Очарование Империи, огромного пространства, вкривь и вкось расчерченного автострадами, дарит этому зверьку чувство значительности. Тут все огромно, начиная от фирменных сандвичей модели «пасть порву!» ведомства «American Airlines» и заканчивая (продолжая?) высоченным небом – оно впрямь тут кажется выше, возможно, потому, что воздух прозрачней, и еще потому, что солнечные лучи под другим углом падают на землю, меняется освещение, иначе ложатся тени.
Гигантомания – это надо пережить: пройти бессмысленные лабиринты самого большого в Штатах универмага Mall of America и понять, что все, необходимое для жизни, есть в ближайшем универсаме. Покататься в огромном местной выделки «линкольне», чтоб оценить маленький верткий «ниссан». Поспать на занимающей восемь квадратных метров гостиничной кровати «королевского размера», чтоб заскучать за уютным, размеров материнской утробы, домашним диванчиком. Еще полгода – и понимаешь, что почти не заходишь в четыре из шести комнат купленного тобой дома. А потом еще арендовать экскаватор-погрузчик и вырыть огромный котлован под бассейн. Что покупаешь один и тот же сорт сыра, чая, яблок. Одно и то же вино. Ходишь в одно и то же кафе «ланчеваться», хоть на соседней улице их десяток. Так спокойней. Но зато какие возможности, какие возможности! В общем, это немного напоминает блуждания по Интернету: если знаешь, чего хочешь, найдешь непременно и в изрядных количествах, а не знаешь – увязнешь в информационной паутине, очнешься на третьи сутки или когда заболят глаза. Видели, как американцы ходят по своим музеям? «Ван Гог, красиво! Дюшан, молодец! Джорджия О`Киффи, хорошо рисует, женщина!» А если серьезно? Если серьезно, то приходят смотреть только то, что нравится, пятый этаж, правое крыло, зал по коридору направо. Или, безнадежно запутавшись в сети собственного скелета, маются между красотой всех времен и народов от мук интеллектуального несварения.
Это одно из свойств огромной страны – она позволяет гражданину до седых волос оставаться «вечным юношей», дилетантом, хорошо зарабатывающим младенцем. Она бесконечно хранит в гигантском сейфе своих пространств беспроцентную ссуду «счастливого случая», ту самую, которая создает США репутацию «страны неограниченных возможностей».
«ON THE ROAD»
Это название культового романа Керуака, посвященного Америке образца 60-70-х, Америке эпохи битничества, хиппизма и прочего либерально-буржуазного вольнодумства. Эпоха канула в Лету с нонконформистскими идеалами на борту; сегодня житель Среднего Запада, услышав вопрос о наличии в его штате колонии хиппи, минут десять пытается понять, каким видом зверей интересуется его собеседник. Тем не менее, выражение «на дороге» по-прежнему адекватно выражает состояние американцев как нации необыкновенно подвижной и легкой на подъем. Американцы без особых сожалений распродают нажитое и быстро снимаются с места, если находят более высокооплачиваемую работу или просто начинают скучать. Нам «от Союза» досталось в наследство убеждение, что нет ничего лучше верной службы на одном предприятии и нет слова горше, чем слово «летун». Для американцев норма – «искать добра от добра»: трудясь в одной конторе, они периодически рассылают резюме по другим адресам, и если им удается найти более перспективную высокооплачиваемую работу, прежний работодатель отпускает их без злобы и с хорошими рекомендациями. Кроме того, относительное финансовое благополучие позволяет американцам легче относиться к любого сорта бытовой неустроенности и даже находить в этом определенный шарм.
Знакомая семейная пара, двухдетная и вполне респектабельная, после того, как супругам исполнилось шестьдесят на двоих, на десяток лет отказалась от идеи иметь собственный дом. Линн и Джин завели себе дом-фургон на колесах, «motorhome». На этом самом «моторхоуме» они колесили по всей стране, изрядно экономя на зимней одежде и солнцезащитных кремах: в летнюю жару уезжали поближе к прохладным Большим Озерам, на зиму перебирались в Флориду или Мексику. Такой стиль жизни не казался экстравагантным даже престарелым, очень «буржуазным» зажиточным родителям Джина.
ОТЦЫ И ДЕТИ
Отношения между родителями и детьми – это то, что кажется странным в этой стране человеку, выросшему в густо замешанной на патриархальности среде. Это отношения ненасилия и невмешательства, кажущегося порой холодностью и отчужденностью.
Бабушка, приезжая через полстраны, в гости к внучкам, живет в гостинице неподалеку от внучек и водит девчонок к себе в гости, есть вкусные пончики в гостиничном ресторане и купаться в гостиничном бассейне. Упаси господи, бабушка вовсе не в ссоре с мамой детей, своей дочерью – просто ей так удобней. Детишкам лет четырех-шести предлагают самим собрать свои вещички в рюкзак, когда они куда-то ненадолго уезжают. Дети после школы поступают в университет подальше от дома – пожить отдельно от родителей и побороться с трудностями. Старики заканчивают жизнь в домах для престарелых, – отдавать их на попечение социальных работников считается поступком незлым, нормальным со стороны любящих детей. «Get your life!», выражение вроде «живи себе сам» – из ходовых американских «наилучших пожеланий».
КЛАДБИЩА
Если без мистики и сантиментов, то погребение – это действо из сферы услуг; при совершении похоронного обряда действуют те же законы рынка, что и при покупке пылесоса: модели подороже, подешевле, скидки, наценки, особые услуги... А если с сантиментами, то способ хоронить, – это, конечно, продолжение способа жить.
Как американцы хоронят своих мертвецов? Посетить привилегированное кладбище для особо отличившихся на поприще капиталистического накопления как-то не пришлось. Обычные кладбища, созданные для упокоения обывателей, выражают отношение к смерти тех, кто терпеливо, поколение за поколением, зарывается в американскую землю. Они выглядят одинаково: покрытая густой шерсткой зеленой травы лужайка со вспухшими то там то сям, подобно следам комариных укусов на нежной коже, холмиками могил. На могилах – отметины небольших плит, напоминающие скорее вмонтированные прямо в землю мемориальные доски: «Здесь почивает эсквайр такой-то». Ни деревца, ни кустика. Между холмиками стрекочет газонокосилка, на которой восседает меланхоличный мужик. Мужик при деле. Стрижет траву.
ИНЕРЦИЯ ПОТРЕБЛЕНИЯ
Только в Америке понимаешь, как много тебе нужно вещей для того, чтобы, как выражалась одна героиня Селинджера, «функционировать нормально». Например, осознаешь, как необходимы салфетки «клинекс» с вытяжками алоэ и бумажные полотенца на кухне. Удивляешься, как мог обходиться без колец для салфеток и спецподставки для бананов, или заметать крыльцо дома веничком – вместо того, чтоб пользоваться ревущим как космическая ракета мусоросдувательным агрегатом. Как поджигал газовые горелки спичками, а не встроенной в плиту зажигалкой. Как мог сушить белье в прачечной и не бросать при этом в сушильный агрегат пропитанную чем-то в меру вонючим промокашку «для запаха». В общем, до тебя вдруг доходит, что ты просто чудом не погиб, и ты возносишь благодарственные молитвы цивилизации при каждом визите в супермаркет.
Некоторые сумасшедшие, правда, оказываются не в состоянии адаптироваться к местным потребительским стандартам. Эти люди твердят, что вещи существуют для того, чтобы от них отказываться. Партии «общества потребления» вовсе не обязательно оказываются бывшими «совками». Англосаксонские «аборигены» нередко более радикальны в своем отрицании вещей. Определенный контингент граждан всю жизнь живет по гостиницам – и не потому, что эти люди не смогли бы взять займ на дом или хотя бы снять дешевенькую «студию» – просто им так больше нравится.
У одной моей знакомой калифорнийки перепись имущества (забудем о тряпках) заняла бы две строки: в первой – мощный мотоцикл, во второй были бы обозначены шикарные «солнечные» очки стоимостью 120 долларов. На момент нашего знакомства ей было тридцать пять; и никому не приходило в голову считать ее сумасшедшей из-за того, что у нее нет стиральной машины и мужа.
Люди «с убеждениями» записываются добровольцами в Корпус Мира и едут куда-нибудь на родину человечества, в дебри Африки, подальше от демократов, «клинексов», компьютеров и республиканцев, – учить местное население английскому и рассказывать о прелестях цивилизации. «Новые африканцы» всерьез балдеют от необходимости носить питьевую воду в устанавливаемом на голове сосуде и важности своей миссионерской миссии.
Люди попроще просто плюют на правила потребления товаров: помню, например, продавщицу из музыкального магазина, хорошенькую девушку в кофточке с протертыми на локтях рукавами. Девушка весело общалась с покупателями, бойко перебирая ручонками предлагаемые им «компакты». Помнится, примерно таких же размеров дыры на моей школьной форме приводили некогда в отчаяние мою маму, а я страдала ей в такт.
НЕ КОРМИТЕ КРОКОДИЛОВ!
Эта глава – о простых радостях американского бытия. О природе. Она не оставляет украинцу шансов для ностальгии: мало того, что в магазинах продают сало под кличкой бекон, так еще в Америке в изобилии водится приватизированная отечественными квасными патриотами калина, мальвы, чернобривцы и прочие символы ботанической самостийности. Помолчим уж о березах (с сероватыми, правда, стволами), тотемах наших исторических конкурентов...
Поражает в Америке, – не позволяет забыть, что ты в далекой стране, на чужом континенте – обилие птиц. Непривычных, ярких расцветок, нарядных, больших и маленьких. На океанических побережьях ближе к Мексике тусуются похожие то ли на птеродактилей, то ли на тяжелые бомбардировщики пеликаны. На Среднем Западе привычно умиляют белки – рыжие древесные и серые земляные. И кролики, на которых вечером в университетских кампусах не наступаешь только потому, что смотришь под ноги. Из услышанного: у знакомой в Айдахо за домом живет то ли крот, то ли еще кто: крупный, мохнатый, пугливый. У знакомого в Калифорнии в кустах возле дома живет и специфически воняет семейство скунсов, а далеко от дома, на побережье, днями напролет сдержанно орут морские котики. Но это не экзотика, а так...
И крокодилы – не экзотика. Во всяком случае, во Флориде. В парке одного из флоридских университетов у реки выставлена строгая табличка: «Крокодилов не кормить!». Это серьезно, между прочим, и по вечерам там правильнее близко к воде не подходить.
В законодательстве штата Калифорния прописан строгий пункт насчет слонов: запрещается появляться на улице со слоном, на которого не надета уздечка. Это тоже серьезно. Как вы думаете, сложно ли граждан столь богатой живностью страны убедить в том, что в Москве по улицам снуют бурые медведи?
ТОСКЛИВО ЖИТЬ НЕ ЗАПРЕТИШЬ
Как живут в Америке наши бывшие соотечественники? Неважно. Не все, конечно, но многие (чтоб не сказать большинство). Это тоже удивительно. Соотечественники быстро перенимают жизненные стереотипы «среднего класса». Много работают на скромных должностях. Много едят, мало двигаются, сильно полнеют. Смотрят телевизор – хороший телевизор с большим экраном. Учатся называть шашлыки «барбикю». Ездят на природу: не ходят, где не положено, костер не разжигают, поскольку запрещено, пьют пиво, едят еду, возвращаются домой. Раз в год выбираются в отпуск, в Европу: гостиница, ресторан, англоговорящий гид, шоппинг. Говорят: «Я выбрал свободу». Еще говорят «От себя не убежишь».
«КУЛЬТУРНЫЙ ШОК»
Еще одно «американское удивление»: как быстро перестаешь удивляться... Как быстро привыкаешь к тому, что не страшно, не обижают, не грубят, что есть все самое необходимое и много лишнего. Как быстро вживаешься в образ, начинаешь ругать правительство (сенат, шефа, президента) и бюрократическую машину, привыкаешь платить налоги, покупать только обезжиренное молоко и доверять полицейским и врачам (а ведь зря, зря!). Читаешь в брошюрах для эмигрантов и стажеров про «культурный шок» – по убеждению составителей, его должны испытывать в Штатах все без исключения новоприбывшие – и не понимаешь, о чем речь.
Спокойно, культурный шок впереди, за трапом приземлившегося в Борисполе самолета. Вот попросили денег за всюду бесплатную тележку для багажа. Вот потеряли багаж. Вот налегке добрался до дома и огляделся: надо же, какое все маленькое, а расставлено вроде как небрежно. Кажется, будто предметы поджали под скамейку ноги и съежились, чтоб занимать поменьше места и чтоб на них не кричали. Будто это все эмигранты, будто у них отняли родину...
Анжелика ХИЖНЯЯ.
|
