Что пишут американцы на стенах туалетов (ч. 1)Я долго не могла подступиться к этому материалу. Во-первых, не хотелось ссорить «Заграницу» с цензурой, а во-вторых, не хотелось ссориться со своим собственным внутренним цензором. Потому что обесцененная лексика мне кажется элементом деструкции, орудием энтропии. Говоря по-русски, я думаю, что ругаться нехорошо, и главное – бесполезно. Как устно, так и на письме. Но попробуй-ка напиши о том, как бранятся американцы, ни разу не выругавшись! Вот то-то... 23/8/2002 Вопрос об обесцененной лексике (далее для удобства и краткости называемой матом) не так прост, как кажется тем суровым мамам, которые заставляют сгоряча выругавшееся чадо мыть язык с мылом. Проблема тем очевидней, что сейчас многие пятнадцатилетние школьницы из использования в своей речи ругательств проблемы не делают.
Изъятие ругани из «легальной» филологии – это насилие над речью как естественным организмом, и оно не проходит для языка бесследно. В выхолощенной советской речи мат был чуть ли не знаком принадлежности к контркультуре; модные украинские писатели в начале эпохи независимости, тогда называвшиеся группой БУ-БА-БУ, ставили «украинизацию» мата одной из своих главных задач по части осовременивания украинского языка.
За несколько постсоветских лет плотины приличий были прорваны, так что честной люд до сих пор барахтается в нахлынувшей языковой стихии, местами подозрительно дурно пахнущей. Чтобы не усугублять атмосферу, я решила оставить в этой статье все «скверные» английские слова без перевода. Филологи поймут, а для прочих пусть это будут многоточия.
У читателя уже наготове другой вопрос: почему же я считаю возможным воспроизводить по-английски то, что никогда бы не сказала по-русски? Потому что я собираюсь использовать цитаты из вполне уважаемых изданий, прошедших цензуру, а также из щитовой рекламы или из не вполне приватных разговоров, где собеседники предположительно контролировали свою речь. Да и мне самой английские ругательства кажутся вполне произносимыми.
Это замечают за собой многие эмигранты в Штатах – по-английски они ругаются легко, охотно и довольно артистично. Для себя я объясняю это тем, что, даже вполне понимая физический смысл ругательства, мы плохо представляем себе, насколько «грязно» каждое отдельное «грязное» слово. Ругательство по-настоящему звучит в контексте речи. Британское прилагательное bloody для русских остается стилистически невинным «кровавый», и ни один учебник не заставит их поверить в то, что это и есть страшное английское ругательство.
То же в американском английском: контекст, во-первых, другой, а во-вторых, малознакомый – так, стихия звуков. В связи с этим соображением вспоминается, как мастерски ругались жившие в студгородке Киевского госуниверситета студенты из братских африканских стран. Их заоблачной высоты формально безукоризненные конструкции, вставляемые в разговор без повода и между делом, казались страшными африканскими проклятиями. Возможно, повтори эти ребята то же самое на языке родных лиан перед лицом родных богов – и джунгли поглотили бы их навечно. Но на родном-то они сами поостереглись бы лепить словесных кадавров.
В мой первый приезд в Америку – а дело было на целомудренном Среднем Западе – мне показалось, что табуированная лексика (еще одно название мата) функционирует в английском примерно так же, как и в русском или украинском. То есть что американцы из относительно образованной и богатой прослойки ругаются только когда «иначе не скажешь», а много матерятся только люмпены и люди искусства (одни по привычке, другие для красоты).
Приютившая меня тогда 34-летняя Карен (она называла себя «типичной буржуазией») на вопрос о матерных словах в английском долго собиралась с силами, прежде чем выдавить: «Есть одно слово, но я его никогда не говорю». И еще через полминуты, с гримасой отвращения: «Bitch». Она же не без смущения призналась когда-то: «У меня есть только одна «грязная» книга», – и указала на стоявшие на книжной полке «Дневники» Анаис Нин (ныне благополучно переведенные и расхваленные российской критикой).
Сколько-то лет спустя, уже в Калифорнии, я быстро узнала, что «этих» слов гораздо больше. А то «страшное слово» услышала в очень неожиданном для меня контексте.
Дело было в колледже, девушка представляла в классе фотокурсовую – серию фотографий, которую она посвятила своей прикованной к инвалидной коляске матери. На вопрос о том, какова была ее мама до того, как заболела, Жюли ответила: «О, она была такая энергичная и властная, совершенная bitch», – и с грустным сожалением пожала плечами. Еще одно хрупкое белокурое существо при обсуждении посвященного 11-му сентября фотоколлажа сказало: «Я была так pissed off тем, что они подняли всю эту истерику и начали бомбить Афган...»
Строго говоря, последнее выражение матерным не считается, но и приличным его не назовешь. В обиходной американской речи чужака поражает обилие этих самых «обычных» ругательств. Меня поймет каждый, кто вспомнит, что герою второсортного голливудского фильма буркнуть «shit» проще, чем чихнуть. Но с фильмами-то ладно, их можно не смотреть, но вот, например, когда преподаватель в колледже комментирует дюжине девиц факт закрытия хорошей фотолаборатории: «Что, правда, закрыли? That sucks!» – я испытываю некоторую неловкость. Приятельница-индианка, с которой я делюсь эмоцией, охотно соглашается: «That`s shit, он такой вульгарный».
Дело тут, наверное, в том, что языковая норма в разговорном американском существенно «сдвинута» в сторону просторечия. Американская мечта – это, по существу, дрейф из грязи в князи и наоборот. Человек, занимающий высокое положение на социальной лестнице, не всегда безупречно говорит по-английски (иначе журналисты «Нью-Йоркера» не смогли бы сочинять юморески о косноязычном Буше). Попутно с социальной диффузией происходит диффузия словарей, в итоге получается, что «нормальный» американский язык – просторечный. Его можно было бы назвать языком рабочей окраины – если забыть, что рабочие окраины Штатов находятся в Мексике, Гонконге и Китае.
Журналисты и рекламисты не пытаются американцев перевоспитывать, – напротив, они стараются говорить с ними на их языке. Рекламные каламбуры порой потрясают двусмысленностью. Например, вот как рекламировалась одна из сан-францисских радиостанций: бигборд портретом ведущего оповещал громадными буквами: «John London sucks!» Ниже мелкими буквочками следовала дописка: «...you in», и длина волны указана, на которой это с вами делают – так что, получается, ничем «таким» этот Джон не занимается, просто так и затягивает слушателя в передачу, хороший рассказчик...
Журналисты (речь о журналистах из «приличных» изданий, которые продают детям до 16) совершенно резонно считают брань частью объективной реальности, а изменяет реальность только кривое зеркало. «Fat as Fuck!» – так называлось мероприятие с песнями и разговорами в защиту толстых, которое проводили в сан-францисской городской школе две радикально настроенные дамы. Об этом я прочитала в Gardian. Из интервью «нехорошие» слова не вымарывают и не заменяют, как правило, троеточиями. Слово – не воробей, вылетело – напечатаем.
Конечно, не все люди начинают вот так вот с ходу ругаться при виде журналистского диктофона, иначе статьи о политике и о музыке были бы неразличимы. «I don`t give a shit касательно плохих отзывов!» – это реплика соул-певца Криса Ли из нью-йоркского Time-Out, политик себе такую фразу позволить не может. «Когда я услышал, что за звуки я испускаю, я подумал – what the fuck is that» – это тоже певец, ясное дело, политики такое держат при себе. Ну и у журналистов, когда они пишут о музыке, перо раскаляется. Пара поддающихся быстрому переводу цитат из последней S-F Gardian: «Райт (имя музыканта) напоминает нам, что фанк таков, какой он есть, потому что иногда shit sucks и выбора не остается»; «вне Сан-Франциско я понял, что со стороны эти девушки кажутся двумя странными, fucked-up, придурковатыми телками, а не богинями панка, какими они представляются мне» (это о двух персонажах дамского музыкального фестиваля).
Следующая по экспрессивности, после музыкальной, – рубрика «мнение». Тут тоже бывают случаи, когда иначе не скажешь, так что журналистка пишет, например, в статье об издержках борьбы с терроризмом: «Меня беспокоит all this shit, потому что это происходит постоянно», «Разве не fucking insane то, что я должна прятать от случайного человека свою библиотеку». Другая девушка рассказывает об издержках приятно проведенного в клубе вечера, вставляя «some bitch», «whore hip-rolling», «что если I don`t give a fuck «. И т.д.
Читайте продолжение статьи:
Что пишут американцы на стенах туалетов (ч. 2)
Анжелика ХИЖНЯЯ,
Сан-Франциско, США.
Специально для «Заграницы».
|
